Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

В траве тут и там краснели маленькие яблочки. Катерина осторожно наклонилась и положила розу среди них. По крайней мере, годы можно было разобрать. 1944–1978. Двадцать лет прошло — с лишним. Нельзя встретиться с тем, кто ушел так далеко, как ты. Но я здесь, и обычай велит…

— Мэм?

Катерина оглянулась. Та женщина подошла поближе и смотрела на нее — пристально, с тревогой. На вид средних лет, ближе к сорока, бледная, черноглазая, в бесформенном пальто, в косынке, из-под которой выбивались темные кудри.

— Мэм, извините… Но кто вы такая?

— То есть?

— Вы спросили о моем отце. Но вы не здешняя. Никто, кроме меня, не ходит к нему — некому же. Ну, так вы…

— Я его подруга.

Женщина не улыбнулась, не стала смотреть приветливее, а только сказала:

— Я Кейтлин. Он… Я тут с вами постою еще, если вы не против.

Катерина кивнула и повернулась к могиле. Она молилась про себя, как делала это — за упокой — годами, но здесь и сейчас молитва казалась ей не очень уместной. Счастье человеческое — не знать ничего наверняка. Он где-то. Христианская вера говорила, что они не встретятся, пока мир не перестанет существовать. Мудрецы Востока сказали бы, однако, что он почти наверняка здесь — может, в этой яблоне. Или в камне. Или в той птице, что парила на ветру. Катерина закончила молитву, перекрестилась и не слишком набожно улыбнулась, потому что не могла вообразить себе Келли духом яблони, вроде дриады, ни камнем, ни даже альбатросом. Вместо этого она вспомнила ребенка, которого видела в автобусе по дороге в Слайго. Совсем маленькое дитя, оно еще даже не ходило, но сидело у матери на руках и с большим интересом все рассматривало. Суровая старуха с тростью нисколько его не пугала (впрочем, Катерина не знала наверняка, мальчик это был или девочка) — малыш заглядывал ей в лицо, смеялся и что-то бормотал беззубым ртом. Все его интересовало — набалдашник трости, вязаные перчатки Катерины, жесткая ткань ее пальто… Дитя словно впитывало мир — высматривало и ощупывало крохотными пальчиками, прислушивалось к рычанию мотора, щелканью дверей, к гомону пассажиров, — и все это приводило его в восторг. Нет, не стоит, невозможно было думать, что его неугомонная душа сейчас учится ходить или сладко спит у…

— Простите, мэм…

О. Это же та, как она сказала — Кейтлин? Дочь? Его дочь. Катерина всмотрелась внимательнее. Она совсем не была похожа на Келли, разве что такая же темноволосая.

— Не знаю даже, как вас зовут….

— Зовите меня Катерина.

— Так мы тезки с вами…

— Ну да. Чем могу вам помочь?

— Ох. Не знаю даже, как и сказать. Ну, я про отца. Понимаете, я… очень мало его знала. Привыкла думать, что он умер, раз мама так говорила. А потом вернулся сын старой Роуз… И… Всего несколько недель, и… И я не успела ни привыкнуть, и узнать его толком.

Счастливая ты, девушка, подумала Катерина. Несколько недель. Несколько недель.

— Ну и для меня это вроде как чудо, увидеть кого-то из его друзей… Ну или хотя бы тех, кто его тоже знал. Вы же были ему… друг?

Катерина кивнула. Келлина кровь, точно, — говорливая, пылкая.

— Конечно.

— Значит, у него друзья были… То есть, я хочу сказать, он был… Ох, ну, может, мы не будем тут стоять? Пойдем к нам домой? Муж на работе, дети в школе — попили бы чаю, поговорили о нем? Я ведь толком не знаю, что он за человек был: с одной стороны, вроде и слова доброго не стоит, перекати-поле, а с другой… Так иногда — прямо сердце болит…

— Скучаете о нем?

— Сама не знаю. Да, наверное. Вот странно, правда? Он маму бросил, когда они оба еще почти дети были… Маме было трудно одной, да еще и это все, ну, понимаете… Незамужняя с ребенком… А он где-то там порхал себе по белу свету… Мне бы его ненавидеть за это, но, — она оглянулась на могилу и вздохнула. — Каким бы он дураком ни был в шестнадцать лет-то… А вернулся — как гром с ясного неба, да и сам как та молния… Сверкнул и исчез… Но вот мой младший, знаете, ходит в ту школу танцев, что он основал — ее все-таки построили и открыли, и денег никто не осмелился украсть. Но школа — это все, что от него осталось, а мне даже не с кем…

— От него немало доброго осталось, дорогая моя, — ответила Катерина, опираясь на руку Кейтлин. — Наши с ним дороги, к сожалению, тоже пересеклись ненадолго… Но я вам скажу — я не жалею, что я его знала.

Господь, кажется, и вправду благословил много чего из того, что ты делал, мой Келли, даже то, что ты делал как грешник, между прочим, не заботясь вообще ни о чем… Господня любовь, наверное, действительно безгранична. Надеюсь, он уж и тебя как-то утешил. Прощай, любимый мой. Прощай.