Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

Про тот первомайский полет что говорить? Про него написали все, кто был и не был на площади, выпустили марку, в «Звездочке» дали полосу с биографиями. Вообще, это было главное событие парада, хотя недурной был парад – одних физкультурниц в красивых трусах прошло не меньше трехсот. Но по преимуществу он был военный: ехали бронемашины, танки БТ-5 и БТ-7, пехота шла минут семь, и даже планеристы с моделями на вытянутых руках имели вид мобилизованный. При этом – ах, какой это был веселый парад! Он был последний, в котором превыше всего была радость. Войной не пахло, война стала сгущаться год спустя; мощь была мирная, дружелюбная, демонстрировала себя открыто, Бровману так казалось. Парад тридцать пятого был маршем здоровых детей, у которых все получается. Бровман запомнил нескольких зрителей, невинно-прелестных девчонок без тени ведьминского очарования, которым так и сверкали девушки тридцать седьмого. Невинность была даже в майском ветре, в тополёвом запахе, долетавшем с Москвы-реки. И как-то при всей военной мощи, записал Бровман, было чувство души нараспашку: смотрите все, не жалко, мы это не для угрозы и не против угрозы, мы только исключительно потому, что умеем и это!

Волчак, однако, запомнил иное. Он летел низко, владея машиной как никогда и ощущая ее как продолжение себя, а себя как истребитель, и вел всех за собой как собственные крылья. Перед полетом, тем более перед таким, он никогда не пил, но был пьянее и счастливее любого пьяного. Он почувствовал тогда, что и площадь его, и все на ней – его, и если ему захочется, вся толпа будет делать то, что укажет и предскажет он. Мельком подумал, что Красная площадь – опасное место и летать над ней – опасное дело, но тут же себя оборвал и вслух сквозь зубы произнес: мне можно. Он летел над площадью против солнца, и горячее дыхание всей площади держало его, мог выключить мотор и все равно не упал бы, такой силы и глубины был этот пласт общего любования. Таких минут за всю жизнь набегает хорошо если три. Это была его площадь, и когда-нибудь он будет на ней там, где сейчас стоял Сталин с вождями. И что самое интересное – в этом не ошибся.

Вскоре после буквальным образом погоревшего в Кречевицах Гриневицкого Имантс на одном любопытном приеме встретил Дубакова и сказал: так и так, всякое бывает, но вся советская авиация поставлена в неудобную позицию. Маслобак-то мы перенесем, но вот кто полетит трансарктическим маршрутом? Гриневицкий выбирал самолет в Штатах, но надо было как-то реабилитировать АНТ, приличную, уже известную в мире машину, а что у Гриневицкого выйдет – еще бог ведает; Дубаков, имевший на такие вещи специальное чутье, понял, что на Грина стали смотреть без любви. Победителю можно все, а побежденный, хоть и самый эффектный, ходит по тонкому льду. И на невысказанный вопрос Имантса Дубаков ляпнул: я считаю, что фактор удачливости, так называемый L -фактор, как называет его наш заочный учитель Джорданов, никто не сбрасывал со счетов, и по этому признаку номером один является Волчак. Я тоже так думаю, солидно кивнул Имантс. Поговорите с товарищем, ведь вы товарищи?

Конечно, тут Дубаков хватил, поскольку Волчак пилотировал в основном истребители и к дальним полетам только примеривался; но ясно было, что в испытательном деле он превзошел всех и пора ему, как говорится, расти вширь. Экспансия есть что? Сущность человеческой природы, как учил автор книги «Пушечные короли», известной Дубаку в пересказе Канделаки. И Дубаков июньским вечером, месяца через полтора после парада, заглянул к Волчаку, только что проводившему гостей; наступала мягкая, очень светлая ночь, полная, однако, тихой внутренней тревоги. Волчак любил это состояние и настроен был благодушно.

– Пора лететь через полюс, – сказал Дубаков коротко.

– А! – Волчак поднял толстый палец, этим пальцем он любил внезапно ткнуть собеседника под дых или под ложечку, называя это почему-то китайским боксом. – Полетал с красавцем своим? Со шляпником?

– Мы люди подневольные, – пожал плечами Дубаков. – Нам сказали, мы полетели.

– Ну и долетались. Он пристойную машину оклеветал.

– Он оклеветал, а мы того… Смоем.

– Ну, это без меня, – стал ломаться Волчак. Ему надо было, чтоб поуговаривали. – Я истребитель, на дальних бомберах летал мало. Мы же эта, фокусники. Мы только умеем пыль в глаза пускать, на параде фигурять.

– Ну вот чего ты заводишься, Вася? Вот чего ты передо мной-то фигуряешь? Я, между прочим, с Имантсом говорил. – Упоминание о начальстве действовало на Волчака магически.