Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

На следующий день после поломки заслонки карбюратора Волчак зашел к Дубакову, говорил о перелете через Южный полюс, но без прежнего огня. Чего-то они темнят, сказал он. «Опять думаешь, что Карпов враг?» – переспросил Дубаков. Нет, не думаю, там хуже. Какой-то у меня другой враг. Никогда так не было, чтобы у меня машина глохла. И от слов про другого врага, запомнил Дубаков, у него прошел мороз вдоль хребта.

А на следующий день мороз пришел и в Москве без снега казался еще жестче. В десять утра Волчак поехал на Центральный аэродром имени Фрунзе, на любезную Ходынку, лично просмотрел акт устранения неисправности мотора, потом акт готовности самолета – и насторожился: лететь ему предлагалось с выпущенным шасси. Это никогда не препятствовало полету, но говорило об одном: самолет не готов; а впрочем, мало ли он летал на неготовых самолетах? Скажут – перестраховывается, стал не тот; и Волчак все подписал.

Переодеваясь в летное, он задумался и сунул руку в карман пальто: лимон! Оля любит лимоны, Волчак взял ей один в буфете писательского клуба, когда за два дня до вылета сидел там с будущим биографом, Ложкиным, пытался отмотаться от книжки, не хотелось расспросов: зачем писать книжку сейчас, пока он жив? Пока жизнь не закончена, смысл ее не ясен. Хотя иногда и потом не виден: вот Петров, классный был летчик, и что, какой смысл? Может, по сыну его понятно будет… Подсознательно Волчак боялся расспросов, вылезло бы что-то, чего он не хотел знать. Вообще, ничто еще не определилось. Увидел на стойке лимоны, взял для Оли. С утра не до того было, торопился. Ничего, вечером отдаст… И сам не понимал, с чего у него такой мандраж.

Поначалу разогнался и резко встал, проверяя тормоза: тормоза были исправны. Волчак взлетел и увидел, что на ДБ-3 разгоняется Кандель: он уже слетал на ДБ к Тихому океану и теперь выжимал из него все соки, в разных режимах готовясь к весеннему перелету в Америку. Когда Кандель забрался на шестьсот, Волчак подлетел к нему, помахал крыльями и поднял большой палец. Я летчик, я и летаю. И Кандель понял и поднял палец в ответ. Тут, в воздухе, Волчак был первый, тут ему не надо было никого оттеснять, тут все было по-честному. Герой героя поймет.

Первый круг был удачен, на втором Волчак заметил, что упала температура масла и мотор стал работать рывками; началась тряска, и Волчак почувствовал, что сейчас мотор заглохнет. Волчак не паниковал: ситуация была штатная, мало ли он глох в воздухе! Можно было планировать, но – тут Волчак понял, что дело нешуточное, – он удалился от аэродрома, можно было не дотянуть. Хорошо, не дотянем, сядем так, на острове Удд хуже было, но здесь был не остров Удд, практически необитаемый, а слишком обитаемая, застроенная бараками окраина Москвы, мелькали какие-то дети… Еще не хватало, чтобы герой, спасая свою жизнь, убил детей. Волчак все еще не верил, что ситуация серьезная и даже, может быть, безвыходная, но он знал, что выход есть всегда, просто его не видно. Можно было еще попытаться форсировать мотор, Волчак резко нарастил обороты, услышал хлопок, – двигатель остыл, его не запустить. Черт с ним, надо было садиться, без вариантов. Жизнь была внизу и вокруг, та самая жизнь, из которой он все пытался вырваться, а она не отпускала. Прямо впереди был жилой барак, – Волчак увел машину влево, где был необитаемый и спасительный сарай. Сарай мог самортизировать, в сараях всегда хранится всякая дрянь, выбросить жалко, вдруг сгодится: всякие тряпки, сломанные вещи, чехлы от давно утраченных предметов – их хранят, потому что всего мало, ничего нет, бедные люди, другим взяться неоткуда… И Волчак направил машину в сарай, как когда-то под Троицкий мост, но – вот его рок! – не увидел проводов, зацепился за провода, как тогда в Брянске, и крылом влетел в столб. И это было ничего, все это было ничего – его выбросило из самолета и он бы выжил, но в этом сарае стоял штабель арматуры. И в этот штабель арматуры Волчак ударился виском.

Когда прибежали люди из барака, он был еще жив; рассказывали, что, когда его привезли в Боткинскую на срочно остановленном грузовике, он пытался говорить и даже сказал: «Никто не виноват, я сам», – это было на Волчака похоже: он знал, что за него полетят многие головы, что истребитель истребит еще многих. Но ни одного врача, ни одной сестры, которая бы слышала эти слова, найти не удалось. Легенда начинается сразу: отвернул от барака, спасал людей, последними словами тоже спасал людей.

Карпова сажать не стали, тем более что сами же его и отстранили; да Карпов и сидел уже, было дело, и главное, был нужен. Поэтому посадили его зама, начальника главка, – того, кто на всех стучал и топал, и инженера, что осматривал И-180 перед вылетом; остальных уволили или понизили, а причину поломки определили просто: недочеты двигателя. Если поднимать всю историю, сказал Карпов сильно позже Ложкину, который взялся-таки за книгу (теперь-то смысл был виден, только не Ложкину), с самого начала была нестыковка моторного главка с авиационным: мотор создавался для бомбера, поставили на истребитель, бомбер тяжелый, ему нужны винты другого диаметра; я переделал, но это же опять время – а гонят, гонят!.. У нас образцово умеют что – гнать, рисковать, народ такой; иногда кривая вывозит, иногда нет; могла вывезти и тут, но есть полное ощущение, что сам Волчак на этот раз не хотел, чтобы она вывезла…