Дмитрий Быков - Истребитель [litres]

Правду сказать, он и это умел оформить эффектно: один избиратель в отдаленном районе родной области страдал радикулитом. Волчак вылетел к нему на той же «уточке» из Горьковского аэроклуба, созданного при его же личном содействии, сел в трудных метеоусловиях – надо признаться, виртуозно, причем всей деревней расчищали ему площадку, – подхватил несчастного согнутого буквой зю механизатора и доставил в аэроклуб, где его уже поджидал врач; авиация в действии, в прямом соприкосновении с нуждами народа! Он лично выправил репортаж Бровмана об этом, и Бровман уловил отеческие нотки в волчаковском голосе; никакое начальство с ним так не разговаривало, Бровман все-таки был пионер воздушной темы и некоронованный король репортеров, но как же ты не понимаешь, товарищ ты этакий Бровман, сказал ему Дубаков, ах, как же ты не понимаешь…

Другой громкой историей стала жалоба мужика из отстающего колхоза. Мужик прямо прописал в письме к герою, что очень голодно, не может быть, чтобы свой, всенародно избранный герой не внял мольбе. Всенародно избранный герой посетил колхоз, пропесочил, понятное дело, председателя, но выносить сора из избы не стал, а колхозника, имевшего большой опыт голодания и выживания в непростой ситуации, отправил на Дальний Восток, мотивировав это тем, что у нас огромная нужда в людях. А то, сказал герой, могу и на зимовку в Арктику поспособствовать – нет? не хочешь? Там быстро бы понял, как оно бывает голодно и скучно, тебе раем покажется твое Жадруново! Репортажа об этом не было, но в интервью «Правде» Волчак отчитался и об этом красноречивом случае: помог товарищу Афонтьеву в осуществлении давней мечты – оказаться на одной льдине с героями.

Разумеется, в чем-то это был прежний Волчак, отзывчивый на чужую жалобу, если только это была жалоба равного: когда пропал Гриневицкий, он первым вызвался летать, но их АНТ пребывал в разобранном виде, перевозился по частям на родину, лететь было не на чем. Волчак предложил обратиться к американцам, и эта мысль очень не понравилась Имантсу, тот даже позволил себе повысить голос: черта ли вы лезете, товарищ Волчак, не возомнили ли вы себя международным дипломатом? Волчак посмотрел на Имантса очень нехорошо, и это обстоятельство могло оказаться роковым: конечно, герой не стал бы снисходить до жалоб на замнаркома обороны. Но замнаркомов обороны может быть много, а такой герой один; и у Имантса много было неприятностей, в том числе бесследная и двусмысленная пропажа Гриневицкого – лучше гибель, чем такая пропажа, причем лучше для всех – и для начальства, и для погибшего. Без вести пропасть – худшая участь, всегда есть шанс, что перебежал или перелетел, тут и родственники, и дети под подозрением, о непосредственном начальстве и не говори; и в августе Имантс повысил голос на Волчака, а в октябре сам пропал без вести, но не над полюсом, а непосредственно на рабочем месте. Кстати, товарищ Баженов, позволивший себе так не вовремя зацепить крыло волчаковского АНТа, пропал примерно в это же время.

Тут в риторике Волчака появилась интересная черта: он стал все время говорить о смерти, словно возмещая таким образом недостаток новых подвигов. В клятве депутата он сказал, что готов служить Родине вообще и своим избирателям в частности, пока глаза видят линию горизонта, а рука держит штурвал. Несколько раз он повторил на митингах, что готов скорее умереть, чем отступить. Наконец, на кремлевском банкете в честь возвращения папанинцев случилось неописуемое. Сталин был благодушен, немного поигрывал в старика, хотя выглядел превосходно, лучше всех вождей, – атмосфера застолья, видимо, бодрила его. Он говорил нарочито тихо, иногда посмеиваясь дребезжащим смешком. Товарищ Волчак, сказал он, исключительный человек, таких летчиков мало в мире, может быть, нет больше. В Америке спрашивали – сколько он стоит? Нет таких денег, товарищи. Мы героев в деньгах не оцениваем. Другим непонятно, когда мы спасаем героев. Один ледокол послали, другой, третий послали, послали бы четвертый, если бы надо было. Европейско-американский критерий прибыли мы, товарищи, похороним в гроб. За это выпьем, товарищи! (Выпили.) Возвращаясь к товарищу Волчаку. Советские люди не должны заискивать ни перед кем. Он правильно, товарищи, дал понять американцам и французам: нет таких миллиардов, в которых можно было бы исчислить нашего героя! Нет таких ценностей, в которых можно было бы его оценить! И мы не должны пресмыкаться, не должны заискивать, мы должны дать понять, что русскую силу не с чем сейчас сравнивать, товарищи!