Василий Ермаков - Мотив

Я очутился в небольшой камере, большую часть которой занимали грязные, испещренные надписями, вырезанными ножом, нары. Тут же позевывали и потягивались четверо человек: трое парней и заросший рыжей щетиной мужик с тяжелым подозрительным взглядом. Во всех этих личностях я узнал своих соседей по газете «Они мешают нам жить».

— А вот и последний, — удовлетворенно хмыкнул мужик и поскреб щетину. — Это ты газету украл?

— Какую газету? — я едва не попался, но вовремя прикусил язык.

— Какую, — передразнил мужик. — Ту самую, которая мешает нам жить. Ох и влетит же кому-то! За такие дела по головке не погладят — понял?

Мне сделалось не по себе, и заросший щетиной мужик показался мне единственной моральной опорой в этот час.

Дверь распахнулась, и в камеру вкатился низенький, живой, как ртуть, сержант в коротком кителе-обдергунчике, гармошкой собравшемся на его тугоньком, арбузиком выпирающем животике.

— Ну, орлы-алкоголики! — весело обратился он ко всем нам сразу. — Так кто же это из вас посягнул на нашу родную настенную печать, а?

И взглянул на меня, да так проницательно, что я решил — ему хорошо известно, кто посягнул, но он хочет, наверно, чтобы я признался добровольно, без подсказки раскаялся в содеянном. Это, как я слышал или читал где-то, может смягчить вину. И я чуть не признался, да помешал щетинистый мужик.

— А разрешение прокурора на задержание у вас имеется? — спросил он.

— Имеется, все имеется!

— Покажите.

— А не верите?

— Вам верить! — восхитился мужик и осклабился ухмылкой. — Ну ты даешь, сержант! Вам верить!.. Да и справки на работу приготовь, а то прогул запишут.

— Будут вам и справки, — пообещал сержант и выкатился вон.

— Ничего они не знают, — удовлетворенно проговорил мужик, почему-то обращаясь ко мне. — А все хвастают, что нераскрытых преступлений нет. Пускай-ка расхлебают это…

То, что сделанное мною он называл преступлением, ошарашило меня. Я чуть не заплакал от испуга.

— Кого надо, не высмеют в газете, — пробурчал белокурый узколицый парень, судя по узким брюкам и рубашке-ковбойке, пострадавший за «стиляжничество». — А с нашего брата и штраф дерут и в газету вешают. А где русскому человеку культурно провести время? Тогда уж пускай запретят продавать водку.

— А тебе без запрещений никак? — едва отозвался щетинистый мужик. — Без ярма легко слишком? Кино да водка, шепелявят, первостатейные источники дохода. Понял?

Некоторое время в камере стояла задумчивая тишина. Каждый, должно быть, осмыслял слова мужика. А во мне зародилась тревога: выпустят ли меня отсюда до отхода поезда, успею ли я проводить Дину? Если не успею, то никогда не прощу себе этого, да и она, наверно, не простит тоже.

— Братцы! — восторженно проговорил вдруг невысокий узкоплечий парень с мелкой воробьиной физиономией. — А ведь это я газетку-то… Обиделся, что фотку мою пьяную поместили.

Я чуть не подпрыгнул. Ничего себе, дает! Этак он спровоцирует меня на чистосердечное признание в тот самый момент, когда я ни за что на свете решил не признаваться. Если со мной творят, что пожелают, почему я не имею права отвечать тем же самым? Я свое самолюбие не на помойке нашел.

— Не шепелявь, — прищурившись, усмехнулся мужик. — Ежели ты, чего же не признаешься?

— Я что, похож на дурака? — обиделся узкоплечий.

— Похож, — припечатал мужик.

Обиженно зашмыгав остреньким нежно-розовым носиком с коричневой точкой-родинкой на самом его кончике, парень отодвинулся в глубину нар.

— Эх, покемарить хоть на казенной лежалке, — зевнул третий парень, невысокий румяный крепыш в замасленном комбинезоне, натянутом на толстый свитер, а сверху была еще фуфайка. — Меня в проходной зацепили. Ежели распиловочные потоки остановятся, а дежурного слесаря не найдут, пусть обращаются сюда. Передадите?

Он с хрустом вытянулся вдоль нар и тут же захрапел так смачно, что каждый из нас удивленно, а то и с завистью оглянулся на него. Прилегли и остальные, но в это время дверь опять с треском распахнулась, впустив в камеру сержанта.

— Э, орлы-алкоголики! — обиженно пропел он. — Мы так не договаривались. Если заснете, когда думать будете?

— О чем? — поинтересовался щетинистый мужик, блеснув синим холодным взглядом.

— О настенной печати.

— А о печати вы думайте. Нам она ни к чему. Справки-то делаете?

— Делаем, дядя, делаем! — сержант шумно захлопнул дверь.

— Племянничек! — мужик тряхнул кудлатой головой. — Я бы такому племянничку каждую субботу перед баней морду бил.