Василий Ермаков - Мотив

— Да, но потом вы же и потребуете от меня, чтобы фильм во всем соответствовал утвержденному сценарию, — возразил Неделяев, думая совсем не о том, о чем говорил. А думал он о том, что неплохо бы снять в гостинице хороший номер, как это запросто делается в нормальных цивилизованных странах, и пригласить стройную, но начинавшую полнеть, что в начале этого процесса выглядит весьма пикантно, Веру Павловну провести с ним вечер. Интересно, согласилась бы?..

— Все в руках божьих, — отозвалась Вера Павловна, с явной симпатией относясь к Неделяеву, и он подумал, что она, может быть, и не отказалась бы, осточертело ей, поди, изо дня в день ковыряться в нескончаемых бумажных делах. И кольца на пальце не носит…

По совету Серебренникова Неделяев отправился к консультанту фильма, работавшему в этом же учреждении и обладавшему редкой, впечатляющей фамилией — Дэн-Реебрович. Не особенно вникнув в указания Серебренникова относительно местонахождения Дэн-Реебровича, Неделяев долго плутал по длинным и сумрачным коридорам особняка — из НИИ в психдиспансер и обратно, — неизменно попадая в многочисленные тупики. Тупики эти выглядели так, будто за ними больше ничего не было.

Время от времени Неделяев заглядывал в комнаты осведомиться. Ему объясняли, напутствовали, и согласно этим напутствиям отыскать Дэн-Реебровича ничего не стоило — первый поворот налево, четвертая дверь справа, — но не тут-то было: не отыскивался, хоть ты тресни.

В каждой комнате однообразно и утомительно шелестели бумаги, изредка тишина взрывалась коротким треском пишущей машинки, было по-домашнему покойно, сотрудники не спеша попивали чай, обстоятельно беседуя о делах, никакого касательства не имеющих к текущей работе, и Неделяеву показалось, что он вляпался в ловушку. Тут, казалось, не только мыслить, но и двигаться-то не желали. Он почти отчаялся когда-нибудь отыскать Дэн-Реебровича, когда какая-то сердобольная и не в пример другим бодрая старушка, тащившая ворох пахнувших тлением бумаг, довела его до самого кабинета Дэн-Реебровича. Неделяев уже захаживал в этот тупичок. Темно тут было настолько, что дверь в кабинет полностью сливалась со стеной.

Кабинетом, конечно, этот закуток можно было назвать только в порядке грубой лести. Дэн-Реебрович оказался шустрым человечком неопределенного возраста, в сером, с темно-коричневым галстуком, костюме, с убегающим в сторону взглядом черных смекалистых глаз, с энергичной, но вкрадчивой, внушающей настороженность, жестикуляцией, с манерой говорить так, что собеседнику некогда было слово вставить — согласен он был или несогласен.

— Я зондировал почву, — напористо заговорил Дэн-Реебрович, выяснив, с кем имеет дело. — Многие в комиссии настроены против сценария. У них свои старые счеты с Исааком Григорьевичем. Поэтому нужно быть очень на-че-ку. Может, придется швырнуть несколько костей — пускай подавятся!.. Жаль, что сам Исаак Григорьевич занемог — он в таких делах архиопытный товарищ. Он кого хочешь в два счета загонит в угол.

Не год и не два своей жизни отдал Неделяев кино, но так и не мог взять в толк, какое отношение к его делу имеют все эти личные дрязги между «нашими» и «теми». Ему не раз казалось, что все это для того лишь придумано, чтобы заморочить, измотать, лишить воли к труду людей честных и талантливых, пытающихся и жить нормально, и делать хорошие фильмы — таких вот киноработяг, как и он сам. Бывало, ему хотелось возмутиться, оборвать болтовню, потребовать дела, а не интриг, хлопнуть, наконец, дверью…

А что потом? Они, эти интриганы, знают, как повязать неугодного. Ну, раз хлопнешь, ну, два. А в третий раз уж и хлопать не придется, его может не быть, и куда ты денешься, если только и умеешь, что снимать фильмы, да и, несмотря ни на что, любишь это странное занятие, полагаешь его наилучшим из существующих на земле.

Как-то незаметно, фильм за фильмом, он свыкся с мыслью, что создать шедевр, который бы раз и навсегда вписал его имя в историю кино, ему не дано, что Эйзенштейна из него, как говорится, не получилось, и потому его удел — снимать фильмы на любую тематику, «болты в томате», лишь бы не сидеть в простое, что хуже любой каторги.

А ведь случались и взлеты, да такие, что ошеломляли не только его недоброжелателей, не раз ставивших жирный крест на его творческой карьере, но и его самого. Какие-то неведомые силы обнаруживались в его мозгу, все оказывалось возможным, все снималось, лепилось и складывалось как бы само собой, по какому-то мощному и дьявольски-загадочному наитию. Так было, когда он работал над «Академиком Павловским», над фильмом об Иване Пущине, друге Пушкина, так было и с последним его фильмом «Начальник строительства». Бедный он, этот фильм, несчастный. Какая страшная, несправедливая участь выпала на его долю. А казалось бы, все должно быть наоборот. Из жажды правды, из желания разобраться в том, что творилось в одной из ипостасей нашего текущего бытия, возник этот фильм…