Маша Трауб - Плохая дочь

Оказалось, что в Москве к золоту относятся иначе. На торжественной линейке мне велели сделать четыре шага вперед, и пионервожатая громко сообщила, что я провоцирую социальное неравенство, раз ношу золотые серьги. И этими серьгами бросаю вызов, унижаю достоинство и подрываю честь… еще много чего делаю. Она громко объявила: «Мы решили снять украшение…» – подошла ко мне и протянула руку. Я искренне не понимала, что должна сделать.

– Снимай немедленно, иначе хуже будет, – прошипела пионервожатая.

– Не сниму, – тихо сказала я. Мне было наплевать на честь и равенство, я хотела рассказать про бабушку и объяснить, что серьги – очень ценный подарок. Пенсия плюс зарплата плюс аванс плюс сберкнижка… Дело даже не в этом. Мне хотелось рассказать про «комплэкты» на рождение первенца, про то, что золото позволит не умереть от голода моим детям…

– От нас требуются решительные действия по пресечению! – заорала на весь школьный двор пионервожатая. Она подошла и дернула меня за ухо. Я почувствовала что-то теплое и липкое на щеке. Потрогала – из порванной мочки текла кровь, но сережка оставалась на месте. Пионервожатая протянула руку, чтобы завершить начатое. То, что произошло дальше, я не особо помню. Кажется, ругалась матом по-осетински. Совершенно точно я заломила руку пионервожатой за спину, как меня учили в осетинской школе. Нам на уроках физкультуры преподавались уроки единоборств. Что не мешало девочкам после урока, где мы махали ногами в стиле Джеки Чана или отрабатывали захваты, чтобы уложить противника на лопатки, бежать на репетицию национального ансамбля танца или на урок музыки. Так вот я применила прием, который знали все первоклашки. Пионервожатая орала от боли. Школьный двор замолчал. Воцарилась такая тишина, будто кто-то умер. Я вдруг увидела себя со стороны – стою и держу вывернутую руку пионервожатой, лишая ту возможности встать. Странно, но никто не пытался меня остановить. Я ждала, что она похлопает ладонью в знак того, что сдается, как было принято у нас, но пионервожатая не хлопала, что означало продолжение боя. Я заломила ей руку посильнее.

Меня отчислили из школы в тот же день. Мама, увидев мое разорванное ухо, отреагировала спокойно – и на ухо, и на отчисление.

– Мы все равно завтра уезжаем, – сказала она.

В тот вечер я даже не спросила, куда на этот раз и надолго ли? Мне было все равно. Лишь бы подальше от этой школы.

Сидя в кабинете заведующей отделением, которая собиралась «отчислить» мою маму из больницы, я вдруг вспомнила все, что, казалось, давно забыла, – линейку, ухо, сережки, которые остались не пойми в каком городе среди прочих ценных вещей. Я плакала, когда поняла, что они потерялись и нет ни единого шанса их вернуть. Слишком часто мама меняла дома, города, поселки, села. Слишком часто мы переезжали: срочно, ближайшим рейсом самолета или поездом, собираясь впопыхах. Я точно помню, что положила серьги в шкатулку, которую для меня вырезал на уроке труда Серега и подарил на Восьмое марта. Но где я оставила ту шкатулку? В каком из домов? У какой из многочисленных теть – Варь, Надь, Свет, Лен, к которым меня определяла «на побывку» мама? Я никогда не знала, когда она вернется и вернется ли вообще.

Теперь я могу в этом признаться – иногда мне не хотелось, чтобы мама меня забирала от людей, которых я успела полюбить. Я плакала, страдала, просила задержаться еще хотя бы на день. Мама, конечно, обижалась и не понимала, почему я не рада ее появлению и не хочу с ней уезжать. Как вообще смею любить посторонних, пусть и добрых людей, когда должна любить только ее? Каким-то удивительным образом, думаю, чудом, маме не удалось вбить в меня умение спокойно расставаться. Я не стала равнодушной и по-прежнему отдавала новой семье, в которой оказывалась, все, что могла – нежность, заботу, помощь. Не для них, для себя. Я не хотела становиться такой, как мама, которая, конечно, была благодарна своим приятельницам и недолгим подругам за то, что присматривали за мной. Но когда я ей рассказывала, как вкусно меня кормили, какое платье подарили, мама пожимала плечами и резко отвечала: «Я им за это заплатила». Навыком отрезать от себя прошлое, людей, воспоминания я так и не овладела. Мама считала, что это мое слабое место.

Но она все еще моталась по командировкам, а я меняла города, села, поселки, а также семьи. Теть Нин, баб Кать, которые принимали меня из жалости или желания немного заработать, или просто потому, что считали – где двое детей, третьему место всегда найдется. Я обрастала знакомствами, перенимала язык, говор, темп речи, манеру одеваться, правила поведения той местности, в которую меня занесла не судьба, а мама. А география маминых путешествий была обширной. Я мимикрировала. Так и выживала. Ценный навык, который я получила в детстве, – умение выживать при любых обстоятельствах, в любых условиях, на любой срок.