Маша Трауб - Плохая дочь

– Можно ваше последнее пожелание я не буду передавать? – улыбнулась я. – Если Марк Данилович выиграл хоть один раз, значит, моя мама точно играла в поддавки. Уж поверьте.

– Мам, зачем ты напугала женщину? – спросила я, вернувшись в палату. – Ей же теперь плохо.

– А мне, можно подумать, хорошо? Лишили меня последней надежды, – огрызнулась мама.

– Мам, надежды на что? – уточнила я.

– На все! – ответила мама и обиделась на весь мир.

– Давай я тебя устрою в одноместную палату, хочешь? – спросила я.

– Нет, конечно. У меня прекрасные соседки. И чай принесут, и еду из столовой. Ты, кстати, знаешь, там ужасно пахнет. Я не могу там есть!

– Отлично, значит, ты идешь на поправку, раз начала различать запахи. Но постарайся сделать так, чтобы тебя не выгнали. Закончим обследования, а потом с результатами на руках будем думать, что делать дальше. И извинись перед уже бывшей соседкой, которая шарахается, если видит тебя в коридоре.

– За что извиняться? Что она без чувства юмора? – хмыкнула мама.

– Хорошо, просто постарайся еще чего-нибудь не устроить. Ты уже добилась невозможного – официально курить в реанимации, играть в шахматы после отбоя. Марк Данилович за тебя заступился, и, пока он здесь, тебе ничего не грозит. Если только ты не доведешь его до инфаркта. Так что очень тебя прошу, проигрывай почаще. И да, замуж за него выходить не стоит, даже если он предложит. А он точно предложит. Это уже моя личная просьба. Мне сейчас не до новых родственников, пусть и самых распрекрасных.

На следующий день я сидела дома, уставившись в телефон. Ждала звонка из больницы. Но никто не позвонил, и я расслабилась, решив, что мама услышала мои мольбы. И через день никто не позвонил. Мама, которой я звонила трижды на дню, отвечала ласково и нежно. Рассказывала про анализы, капельницы и вполне сносную мясную запеканку на ужин. Про то, что медсестра прикрутила резинку на форточку так, чтобы дуло только в сторону маминой кровати, а не на других соседок. Нет, их не прибавилось. Одну сегодня выписали, хотя должны были через два дня. Вторую забрали родственники под расписку – будут переводить в другую больницу. Да, книжки еще есть. Еда тоже.

Кажется, это был седьмой день пребывания мамы в больнице. Утром мне позвонила заведующая отделением. Естественно, неизвестный номер.

– С вами говорит заведующая. Приезжайте, забирайте вашу родственницу, – строго сказала она.

– Вы ее выписываете? – уточнила я, уговаривая себя, что, возможно, теперь такие правила – родственникам при выписке звонит непременно заведующая.

– Нет, не выписываю, но вы должны ее забрать. Сегодня же. По собственному желанию.

– По чьему желанию? – Я плохо соображала.

Заведующая уже положила трубку.

Я поехала забирать маму, готовясь к худшему из всех возможных сценариев. Она выбросила-таки женщину из окна? Выбила стекло в палате? Обустроила нелегальную кальянную в туалете? Довела до инфаркта Марка Даниловича? Успела тайно выйти за него замуж? Закрутила роман с анестезиологом, у которого была давняя связь с заведующей терапией? Что еще она могла натворить? В принципе все варианты годились для претворения в жизнь, если за дело бралась мама.

Конечно, я сначала хотела зайти к ней в палату, чтобы хоть немного подготовиться к разговору. Но заведующая встретила меня около лифта. Не понимаю, как она меня вычислила.

– Вы родственница? – спросила она.

Мне очень хотелось отречься от родства, но не удалось.

Заведующая пригласила меня в кабинет, предложила присесть и долго заполняла документы. Я терпеливо ждала, представляя, что нахожусь внутри художественного фильма как актриса. Или как зритель, который вдруг оказался по другую сторону экрана. Это ведь нарочно не придумаешь. Начальник или какой-то другой важный и страшный человек сидит и пишет, а вызванный на ковер мелкий человечек сидит на краешке стула, молчит, теребит в руках платок или вытирает мокрые ладони о брюки, но боится начать разговор первым.

– Ваша родственница… – наконец с тяжелым вздохом начала разговор заведующая, когда я уже вжилась в роль и решила для себя, что все происходящее – кино, просто кино. А в действительности я – взрослая женщина, у которой тоже есть работа, заботы, собственное мнение и, наконец, голос. Пока я составляла про себя гневный монолог и представляла, как сейчас встану, громко объявлю, что не намерена ждать, отвлеклась и даже успокоилась.

– Она систематически не соблюдает правила, – объявила заведующая.