Елизавета Дворецкая - Наследница Вещего Олега

Из участников того похода в живых оставались лишь трое. Стемид и Лидульв кивали на каждую строчку, будто подтверждая: все так и было. Точнее, так они рассказывали, и так новые поколения будут об этом знать.

За три года в Киеве Эльга слышала эту песнь уже не менее десяти раз: большие княжеские пиры никогда без нее не обходились. Она уже помнила все слова, но всякий раз слушала с волнением. Звонкий перебор гуслей, красивый, полный чувства голос Борелюта проникали в самое сердце и там рождали звонкое эхо. Удивительно: она ведь женщина, какое ей дело до войны и дружинных песен? Однако, выросшая близ отцовских отроков, она привыкла считать их дела своими, и теперь ей казалось, что она сама была там, в Царьграде, вместе со своим дядей и его отроками. Или он еще звал их хирдманами? Однако песнь сложили на славянском языке, и это было еще лучше. Это означало, что Полянская земля тоже приняла пришлого варяжского вождя в свое сердце. Может быть, потому, что он был первым, кто указал привыкшим сидеть на месте славянам дорогу на широкий простор.

В песни еще долго перечислялись богатства, захваченные Олегом в Греческом царстве и полученные как дань: цветное платье, паволоки, вино, оружие, кубки и всякое узорочье. Эльга невольно глянула на свое платье: ну и что, если за тридцать лет шелк немного вытерся? Ведь и ее платье было свидетелем славного похода, доказательством того, что каждое слово в песни – правда. И сердца слушателей сами были в эти мгновения будто кораблики под цветными шелковыми парусами, что неслись по морюшку по синему навстречу красному солнцу своей славы. И каждый, не исключая и Эльги, готов был умереть за то, чтобы сохранить эту славу и приумножить.

– Мы очень рады видеть, что память моего брата так почитают в его владениях, – заговорил Торлейв, когда певец закончил и смолкли радостные крики. – Но нам очень хотелось бы узнать, как все же вышло, что его родной внук был принужден покинуть эти края и лишился власти, которую ему передал сам его прославленный дед.

И вот тут, даже до того как Ингвар и Мистина успели переглянуться и последний успел открыть рот, Эльгу пронзило холодом предчувствие: плесковская жена Аськи – далеко не самое худшее, с чем приехали родичи.

Остаток вечера гости слушали Мистину. На гуслях он не играл, зато умел изложить внешнюю сторону событий так гладко, что о внутренней никто бы и не догадался. Не в пример королеве Сванхейд, плесковским гостям было вовсе незачем знать, откуда взялись страхи, весной приведшие к народному возмущению.

– От этих христиан один вред, – сказал княжич Белояр, когда Мистина закончил. – Навья вера! Заморочат голову так, что и своих чуров забудешь. Вот Олега и наказали боги! Пусть едет к себе на Мораву, у своих чуров прощения просить. Я же от имени отца моего, князя плесковского Воислава Судогостича, и всего рода нашего тебе, Ингорь, и жене твоей желаю долгих лет править и здравствовать, а с нами, родичами вашими, жить в мире и согласии!

– Да будет жив князь Воислав! – крикнул Мистина.

– Будет жив! – разноголосо завопили за столами русы и поляне.

Бельша был явно доволен. Мать Эльги – Домолюба Судогостевна – приходилась Воиславу родной сестрой, поэтому с новой киевской княгиней плесковских Судогостичей связывало теперь очень близкое родство. С покойным Вещим же они состояли всего лишь в свойстве через Эльгиного отца, поэтому не видели причин жалеть, что внук того, Олег-младший, убрался с киевского стола. Остаток вечера Бельша и Ингвар обсуждали торговлю с греками и хазарами. К тем и другим уже были посланы люди – условиться об обмене посольствами для заключения новых торговых договоров.

– И чтобы уж совсем ничто дружбы нашей не порушило, предлагаю вам еще… – Ингвар глянул на жену, словно спрашивал: пора? Эльга торопливо кивнула, и он продолжал: – Еще одну свадьбу сыграть! У меня в Хольмгарде сестра есть, девица, в самой поре, и красавица. У тебя, я слышал, есть еще младший брат неженатый. Не хочешь ли посватать за него?