Елизавета Дворецкая - Наследница Вещего Олега

– Но нельзя же так – приехать, и сразу на пир! Там все небось в платье греческом – а я в поневе сяду!

– Я дам тебе платье. Греческое. И ожерелья дам. Пойдем. Покажу тебе, что у меня есть.

Когда Мистина вернулся домой, жену и ее родичей он застал в девичьей – так на Свенельдовом дворе называлась изба, оставшаяся после покойной Держаны, где сейчас обитали челядинки и многочисленные приемные дети Уты. Пестрянка стояла посередине в греческом платье, которое Уте когда-то подарил свекор. На желтом поле были вытканы красные птички, вставшие клювиками друг к другу, а отделкой служили узкие полосы красного шелка с черным узором, нашитые по вороту, рукавам и подолу. Не привыкшая к такой роскоши Пестрянка застыла, как травяная Леля, разведя руки в стороны, и на лице ее отражалась готовность снова заплакать. К тому же платье, сшитое на невысокую, щуплую Уту, Пестрянке было коротко, узко в плечах и тесно в груди, и оттого она чувствовала себя в нем вдвойне неловко.

– О боги, ну, что это! – восклицал Хельги. – Фастрид, ну, ты же смелая! Эта женщина, – обратился он к Уте, показывая на Пестрянку, – не боится ходить одна в самый темный лес, где живет самая страшная ведьма, хозяйка мертвых!

Он не понял, почему хозяйка дома вдруг переменилась в лице.

– Как ты ее зовешь? – раздался от двери голос Мистины.

– Я не могу выговорить ее имя, – признался Хельги, повернувшись. – И называю ее Фастрид. Немного похоже звучит. И ей подходит – она такая красивая!

– Вижу, ты очень подружился со своей невесткой.

– Это очень хорошая женщина. Толковая, добрая и честная. Асмунду повезло с женой. Надеюсь, он оценит это, когда приедет.

– Конечно, оценит! – Ута в это время держала на коленях двухлетнего племянника. – Такой сынок прекрасный! Кто же такому не обрадуется, правда? Свенельдич, ты чего такой хмурый?

Она заметила, что муж смотрит на все это без улыбки, а на глазах у него уже хорошо знакомые ей невидимые заслонки: так бывало, когда он не хотел выдавать своих чувств.

– Оставьте ее в покое, – мягко посоветовал он. – Ничего удивительного, если женщина не привыкла к Киеву и толпе чужих людей и ей не хочется на княжий двор, где все будут на нее глазеть. И едва ли люди хорошо посмотрят, если она станет ходить по пирам без мужа. Пусть поживет спокойно, привыкнет. А когда Асмунд вернется… я так понимаю, он еще только должен дать имя этому дитяти?

– Ну… Он даст ему имя, это же его дитя, – Ута смущенно взглянула на Пестрянку. – Никто в этом не сомневается. Мой отец… и мать тоже. Просто… Аська же никогда его не видел.

– Ладнее выйдет, если муж и отец увидит их первым. А не вся толпа бояр. Тем более что ее привез не Асмунд, а другой мужчина. Да люд киевский такие сплетни о нашей семье распустит, что языки себе вывихнет. Зачем нам эта морока?

Пестрянка опустила глаза. Рослый молодой воевода с надменным лицом ее смущал, к тому же она чувствовала исходящее от него недоброжелательство. А Ута никак не могла понять, отчего ее муж так нелюбезен с родней: она-то знала, каким приветливым он может быть. Когда считает нужным.

– Уж конечно, Эльга ей обрадуется, – не очень уверенно произнесла Ута и взглянула на мужа.

У нее упало сердце: пользуясь тем, что Пестрянка на него не смотрит, Мистина коротко, но неумолимо качнул головой.

Перед пиром Эльга от волнения почти не спала ночь: то беспокоилась, что бычок пропечется плохо, то ей снилось, что пироги не удались и хлеб оказался мокрый и липкий внутри, а то – что гости мигом все съели и сидят за пустыми столами, а ей больше нечего подать! Она встала на ранней заре, сама разбудила челядь и погрузилась в хлопоты. Уже гости стали собираться перед закрытыми воротами, когда за ней пришла Добрета и спросила: изволит ли княгиня одеваться?

Эльга опомнилась: вот-вот гости потянутся, а она бегает тут в волоснике и переднике! Метнулась в избу умываться. Белый шелковый убрус лебедем раскинулся на постели, платье ждало на крышке ларя. Эльга торопливо расстегнула сорочку, спустила ее с плеч на пол – чтобы не порушить уложенные косы под волосником, вышла из нее, обтерлась влажным концом рушника, и так же надела другую, свежую. Думала ведь заранее, чего наденет, но теперь все валилось из рук, подвески-заушницы цеплялись друг за друга, ожерелья путались, нужное обручье куда-то запропало. Даже в груди похолодело – кикиморы унесли?

Ингвар из гридницы дважды присылал паробков, но вот наконец княгиня явилась: в голубом греческом платье с серебряными крестами – давнем подарке Мальфрид, – в белом убрусе, с моравскими узорными подвесками на шитом золотом очелье. Свои воеводы и оружники уже стояли в гриднице вдоль своего стола, когда отроки начали вводить гостей. Под приветственный гул рогов Торлейв, Хельги, Белояр и их плесковские родичи прошли в распахнутые ворота и через двор. В гриднице перед очагом их ждали хозяин с хозяйкой: Эльга подала окованный серебром рог с пивом сперва Торлейву, как старшему своему родичу, и он выпил за здоровье князя и княгини. Потом отрок вновь налил пива, и теперь Торлейв подал тот же рог Ингвару, и тот выпил за гостя.