Ханс-Улав Тюволд - Хорошие собаки до Южного полюса не добираются [litres]

– Мои родители родились во Вьетнаме, – рассказывала она, отвечая на вопрос, которого я не услышал, – а сюда приехали, потому что их усыновили. Они познакомились в летнем лагере для усыновленных детей. Затем они вдвоем сбежали в Осло и неожиданно для всех поженились.

Фру Торкильдсен слушала, раскрыв рот и затаив дыхание.

– А позже развелись. Папа поехал во Вьетнам навестить родственников и там и остался. Сейчас у него там свое дело. Кажется, кучу денег зарабатывает. Забавно, что из них двоих только мама росла в семье, где ценили вьетнамскую культуру. Папа, по-моему, и на карте-то Вьетнам не нашел бы. Зато он умел ловить арканом северных оленей. А на такое не каждый вьетнамец способен.

– Да, таких вьетнамцев еще поискать, – согласилась фру Торкильдсен.

Библиотекарша сделала еще один глоток. Похоже, я переоценил фру Торкильдсен, назвав ее выпивохой. Судя по всему, эти навыки прививаются с профессией. Не иначе, на работе Библиотекари подвергаются воздействию внешних факторов, заставляющих их не пренебрегать влияющими на сознание напитками. Как говорится, Библиотекарь с рюмки начинается.

– А где живет ваша мама? – поинтересовалась фру Торкильдсен.

– Мама умерла два года назад. Я долго звонила ей по телефону, она не отвечала, поэтому я поехала к ней домой и нашла ее на полу на кухне. Что она мертва, я сразу поняла.

– О господи, что же с ней случилось?

– Она залезла на стул протереть сверху холодильник, потеряла равновесие – и все. Сломала себе шею. С момента падения до смерти прошла секунда, не больше.

– Ничего ужаснее в жизни не слыхала! – посочувствовала фру Торкильдсен.

– Это еще не самое интересное, – сказала Библиотекарша, – вскрытие показало, что у мамы был рак, последняя стадия. Ни единого симптома у нее не наблюдалось – по крайней мере, с виду, – но, если верить врачам, на протяжении последних полутора лет перед смертью ее мучили бы невыносимые боли.

– Ничего ужаснее в жизни не слыхала! – опять воскликнула фру Торкильдсен.

Новый рекорд, надо же.

– Ничего, бывает и поужаснее, – сказала Библиотекарша, – честно говоря, думаю, она просто покончила бы с собой. Мама рассказала мне о дяде, у которого жила после смерти своих биологических родителей, еще до того, как она приехала в Норвегию. У этого дяди в шкафу стояли в ряд шесть патронов. Жена и четверо детей знали, кому эти патроны предназначаются, если положение станет… безвыходным. Мама часто смотрела на патроны и все гадала, какой из них для нее.

– Ну что ж, – фру Торкильдсен хлопнула в ладоши, – пора подавать горячее. Не поможете мне чуть-чуть?

Конечно же, Библиотекарша согласилась. Какая все-таки распрекрасная жизнь. Я на кухне, а рядом фру Торкильдсен, Библиотекарша и огромные, сочные куски мяса.

– О боже! – ахнула Библиотекарша, увидев бифштексы. – Но я вообще-то вегетарианка…

– Глупости, никакая вы не вегетарианка! – почти огрызнулась фру Торкильдсен. – Вашими предками были неандертальцы, которые мясо любили больше всего на свете.

– Да, но это потому что неандертальцам не хватало мозгов, чтобы ловить рыбу, – не растерялась Библиотекарша, и они снова рассмеялись.

Мне нечасто удается рассмешить фру Торкильдсен, да и то, как правило, случайно, так что я даже не понимаю, над чем она смеялась.

Ее смех я просто обожаю. В нем целая человеческая жизнь, он, как песня китов, складывался долгие годы, медленно, настолько медленно, что ни фру Торкильдсен, ни кто-либо еще не смог бы утверждать, будто видел, как это происходит. Оно просто произошло, и процесс этот не закончился.

Разумеется, я тоже способен рассмешить фру Торкильдсен. Для этого мне надо наесться паштета и вымазать им подушку, но, сказать по правде, речь тут скорее о дешевых уловках, чем о тонком юморе. Потыкаться мордой, погоняться за собственным хвостом – штуки немудреные. Вот только репертуар у меня ограниченный, и некоторые номера быстро устаревают. Если уж совсем честно, то и отклик довольно скромный. Смех, который вызываю я, совсем другой, он не похож на смех, рожденный в беседе между фру Торкильдсен и нашей гостьей.

Смех притаился в засаде. По-моему, отличная метафора. Совсем как хищник, который сидит в укрытии, терпеливо поджидая жертву. Вот только кто эта жертва? Кого хищник убьет и сожрет?

Увлеченно рассказывая Библиотекарше о своем герое Линдстрёме, фру Торкильдсен накладывала на тарелку мясо, а я захлебывался слюной. Я не лаял, ни в коем случае, но решил сказать пару теплых словечек.