Томми Байер - Аквариум

Потом села и стала ждать. И когда через несколько часов он позвонил и извинился за то, что не пришел, я была уже пьяна.

Сейчас я думаю, что он с самого начала затеял со мной игру в кошки-мышки. Сознание того, что он обвел меня вокруг пальца, должно было выбить почву у меня из-под ног, но и одновременно странным образом возбудить.

В ту же ночь он явился. Я уже давно спала. Было три часа ночи, и я страшно перепугалась, услышав звонок в дверь, потому что в голову лезли только какие-то ужасы: авария на дороге, угроза взрыва ядовитого газа или кто-то из больницы приехал за мной, потому что отец при смерти. Испытав облегчение — это ведь просто Калим — и находясь еще под воздействием вечернего возлияния, я так и не успела снова замкнуться и сжаться. Я впустила его.

И вот он сидит передо мной, широко расставив ноги, и смотрит на меня. Я объяснила, что для интервью я слишком пьяна и слишком хочу спать, но он сказал:

— Поэтому-то я и здесь.

Кажется, я ничего не ответила, но точно не помню. Я опять погрузилась в какое-то смутное состояние безволия и тоски одновременно, хотя, казалось бы, одно исключает другое (тоска — это ведь разновидность воли). Мне и сейчас еще страшно подумать, на что я тогда была похожа. Взгляд, без сомнения, сонный и мутный, и, будь у Калима склонность к поэтизации реальности, я непременно представилась бы ему в виде каши с глазами. Но мне не было стыдно. Я и вправду превратилась в кашу.

Думаю, он произнес что-то вроде:

— Сейчас мы сделаем то, чего ты хотела в театре. — А потом добавил: — Раздевайся.

Это не отняло много времени, потому что на мне были только халат и отцовская пижама. Я стояла перед ним голая, а он на меня смотрел. Уверена, смотрел с презрением. Ну по крайней мере снисходительно. До него никто из мужчин никогда так меня не разглядывал. Мое тело вполне устраивало меня, во всяком случае, с тех пор как я вышла из подросткового возраста. Мужчины, которые пытались искать в нем изъяны, никогда меня не интересовали. Теперь же это была часть игры, правила которой я инстинктивно начала усваивать: я — ничто, он — все. Я хочу его, и он не возражает.

— Садись. — Он легонько подтолкнул меня к креслу.

Я плюхнулась, он снял одежду, и вдруг я почувствовала каждую клеточку своего тела. Тебе знакомо это ощущение? Когда чувствуешь себя самого от кончиков волос до самых пяток? Будто дышишь через поры. Оставаясь обнаженным, Катим вдруг начал танцевать. Я ожидала, что он подойдет ко мне, но он встал перед огромным старинным зеркалом, привезенным отцом из Франции, и смотрел на свое отражение, как оно танцует, контролируя малейшее движение. В какой-то момент он бросил через плечо:

— Ну давай же, начинай.

И хотя я прекрасно понимала, о чем он, все же робко переспросила, что, мол, начинать, но он презрительно бросил:

— Делай то, чего тебе хотелось в театре!

Долго уговаривать себя мне не пришлось. Наоборот. Похоже, я только и ждала его разрешения, — тут же стала себя ласкать, раскинув ноги, как профессиональная порнозвезда. Поначалу я думала, ему приятно смотреть, и старалась, чтобы все выглядело красиво, но потом даже моя отупевшая голова догадалась: он хочет видеть только себя, точно так же, как я сама хочу видеть только его, и я расслабилась, словно осталась одна. То есть я, конечно, знала, что не одна, потому что не сводила глаз с его тела, но при этом ни в малейшей степени не делила с ним наслаждение. Оно целиком принадлежало мне, раздуваясь, как огромный мыльный пузырь, отделивший меня от остального мира.

Кажется, во время оргазма я колотила себя руками, вздымала ноги в воздух, корчилась, как в схватках. Я растворилась, превратившись в ничто. Не осталось ничего во мне, что могло бы испытывать стыд, ощущать облегчение или удовлетворение, ничего, что было бы способно испытывать привязанность, симпатию, любовь. Пустота.

Калим стоял рядом и смотрел сверху вниз. Взгляд его показался мне дружелюбным. Меня сотрясали последние волны бесконтрольных конвульсий, а он стоял рядом и просто смотрел. И у него не было никакой эрекции.

— Есть что-нибудь выпить? — спросил он, вторгаясь в мое растерянное молчание, и, не дожидаясь ответа, голый и равнодушный, прошел на кухню.

Я услышала, как открылась дверца холодильника, выдвинулись и снова задвинулись два ящика, с каким-то странным чириканьем штопор выкрутил пробку из бутылки с вином.

Из глаз у меня текло. Кажется, я была совершенно опустошена, просто не осталось сил на мимику, но я плакала так, как никогда до сих пор. Влага заливала мне грудь, стекая ниже. Наверное, целый литр жидкости, не меньше. Но я по-прежнему не ощущала стыда или смущения, у меня не возникало желания поскорее одеться, я все еще являла собой Ничто, только теперь — обливающееся слезами.