Моник Швиттер - Двенадцать раз про любовь

Он входит и смотрит мне прямо в глаза. Глаза у него – голубые, пронзающие насквозь, мне кажется, я их уже где-то видела. Он садится у стойки. Я думаю о его глазах – где я могла их раньше видеть? Рисую глаза на подставке для кружки – миндалевидные, слегка раскосые, и, когда он вдруг оборачивается и смотрит на меня, понимаю: это глаза собаки, сибирского хаски. Шариковой ручкой натыкиваю на подставке бесчисленные точки, вернее даже, маленькие черточки, останавливаюсь и вижу: точки, нарисованные под глазами хаски, это же щетина – как у него.

Я плач у – он соскальзывает с барного стула, наклоняется и завязывает шнурок. Я стою прямо перед ним. Смотрю на его макушку. Он поднимает голову и смотрит на меня своими глазами хаски, потом принимается за второй ботинок.

На улице я жду его. Всего пара секунд – и он выходит. Мне кажется, он едва заметно кивает. Я разворачиваюсь и ухожу.

Смеркается. Я иду в темноту, она принимает меня, с каждым шагом я все больше погружаюсь во мрак. Шагов за уличным шумом не слышно. Посередине проезжей части трамвай со скрипом вписывается в поворот и приближается ко мне, справа и слева от него в две полосы – машины. Я решаю при первой возможности свернуть на тихую улочку. Но перекрестка все нет. Я не позволяю себе обернуться и ускоряю шаг.

Едва завернув за угол, я слышу птичье пение. Останавливаюсь и вслушиваюсь. Кажется, птаха поет о любовных терзаниях – протяжно и заливисто, нежно и пряно, трогательно и настойчиво одновременно, и главное – очень, очень громко. «Дрозд», – раздается прямо у меня над ухом, я вздрагиваю. Голос высокий, слегка металлический, мне он неприятен. Я хочу идти дальше, но мой спутник забегает вперед. «В городе, – говорит он на ходу, – дроздам приходится петь громче, чтобы их услышали». Он обгоняет меня, глядя мне в лицо. «К сожалению, они не контролируют уровень звука, – продолжает он, – и чаще всего практически кричат». В сгустившихся сумерках его глаза кажутся почти карими, но взгляд по-прежнему сверлящий. Он поднимается вверх по улице, я нерешительно плетусь следом. Спина у него удивительно прямая, почти застывшая, но руки мотаются так, словно толком не закреплены на теле. Мне не нравится идти за ним, я решаю на следующем перекрестке повернуть направо. Мы доходим до поперечной улицы, и он сворачивает направо, я застигнута врасплох и продолжаю идти вслед за ним, вдоль кирпичной стены, за которой – парк с высокими деревьями. Легкий ветер играет ветвями, на которых как раз появились новые побеги и почки, а кое-где уже и цветы. Он останавливается у железных ворот. Тем временем совсем стемнело. Он нажимает ручку, дверь не поддается. Он разбегается и напрыгивает на стену, вскидывая при этом руки вперед и вверх, ему удается зацепиться за край стены. Он подтягивается и в следующее мгновение исчезает по ту сторону ограды. Пульс бьется у меня в горле. Проходит несколько минут, ничего не слышно и не видно: я чувствую себя обманутой и покинутой – нелепо стоять вот так, не понимая, чего ты ждешь. Размышляю, куда мне теперь податься. Со стоном он снова бросается на стену, на этот раз с другой стороны, подтягивается, кряхтя, и смотрит на меня сверху. «Хочу тебе кое-что показать», – говорит он, прыгает и приземляется прямо передо мной. Тут же вскакивает, прислоняется спиной к стене, подставляет сцепленные руки, чтобы я взобралась. Мне что, в самом деле предлагают опереться на эти плохо закрепленные на теле, на эти болтающиеся руки? Не глядя ему в глаза, я встаю прямо перед ним, берусь за его плечи, наступаю на руки и без труда перебираюсь через стену.

Мы – на старом кладбище. Дорожки и могилы поросли травой, видны только памятники.

«С этой стороны я уже искал, тут его нет, давай посмотрим там, дальше».

Понятия не имею, о ком он. Где моя зажигалка? Должно быть, потеряла. «У тебя есть зажигалка?» – спрашиваю я. «Я не курю», – отвечает он; опускается на колени совсем близко к памятникам, кажется, будто он их обнимает.

«Нет, не здесь. И не здесь. Нет. Ну надо же. Где же он?»

Я не понимаю, что или кого он ищет, но это не важно. Сейчас мне так покойно – пусть так и будет до скончания века.

«Молодой прекрасный рыцарь, – вдруг произносит он, и голос у него теперь почему-то гораздо ниже, – добивается любви молодой прекрасной девушки. Совершенно верно, это история любви. Наверное, нужно дать им имена, как ты думаешь? Я, к сожалению, не помню, как их звали, давай назовем их Юлий и Юлия».

Он прислоняется к памятнику. Я чувствую на себе его пронзающий насквозь взгляд и хватаюсь, чтобы защититься, за шею, прикрывая ключицу.