Моник Швиттер - Двенадцать раз про любовь

Двенадцать… Я быстро прикидываю. Если продолжать двигаться взятым курсом, хронологически, то муж мой окажется, скорее всего, уже под номером пять. А может, решение найдется в процессе, пока пишу? Может, получится подняться в высшие любовные сферы, где нет места телесности, в чистую обитель Платона? (Я, правда, сама в это не верю.) Или – взобраться на невинное высокогорье фантазии? Я вытаскиваю бумажку из-под клавиатуры и рву ее на части.

И снова этот стук, эта барабанная дробь в голове. Что у меня там происходит? Да, я уже давно простужена. Но больше никаких признаков – только этот дурацкий стук! Мне пришлось освоить морзянку. Я разбираюсь в ней все лучше, а сообщения становятся все непонятнее. Удается распознать только – • / – • – / –: ДЫМ. Все остальное – дикая, бессмысленная кутерьма точек-тире. Иногда можно разобрать ВРЕМЯ или ДИТЯ, но сегодня только ДЫМ. Почему-то этот стук возвращает меня мыслями к моему псу, вернее, к моей собаке – это сука, через несколько дней ей исполнится десять лет. Я записываю: «купить подарок на день рожденья», – и вновь принимаюсь за третью главу. Да прекратится этот стук когда-нибудь?! Вот так, можем же. Один за другим. Мужчина за мужчиной. После Петра и Андреаса должен идти Якоб. Да, Якоб подходит.

«Когда листья опадают, у меня день рожденья, – говорил он, – я запомнил это еще в детстве». И это так и осталось правдой, в отличие от большинства истин, которые нам втолковывают в юные годы. О вечности и о добром Боженьке, о справедливости и, конечно, о любви. Но над этой истиной время не властно: осенью всегда опадали листья, и он всегда становился на год старше.

«После перевода часов время мчалось невероятно быстро», – говорил он. Становилось темно, опадали листья, шел дождь и даже снег; и на его день рожденья что-то случалось. Всегда что-то случалось.

Та осень, когда мы влюбились друг в друга, была золотой. Что бы там Якоб потом ни говорил, мол, было так же темно и дождливо, как каждый год. Вплоть до конца ноября дни стояли солнечные, ночи – холодные, ясные, днем листва излучала яркое желтое сияние, ночью огромные паутины мерцали в свете фонарей на набережной. Мы садились на скамью и замирали, и нам удавалось услышать, как работают пауки, мы отличали тонкий звон ткущейся паутины от шума реки, особенно сильного в этом месте из-за уклона, мы смотрели друг на друга и говорили: «Я слышу». Мы говорили: «И я тоже», и тихонько целовались.

«Все кончается так же, как началось», – любила повторять моя бабушка. Скорее всего, она не имела в виду отношения, для нее у них не могло быть конца. Даже когда она ждала этого конца с нетерпением, как еще ничего и никого в своей жизни не ждала. Его конца. Смерти дедушки. Когда он ушел, бабушка в мгновение ока почувствовала себя свободной и молодой, почти юной. Она наслаждалась вниманием, которое ей оказывали, озорно улыбалась, принимала соболезнования, словно комплименты, и отвечала на них, робко вскидывая глаза. Вскоре умерла и она. Все кончается так же, как началось. Я часто вспоминаю ее слова.

Наша с Якобом история началась втайне от всех. С игры наших ног, с оживленной беседы его левой и моей правой ноги во время спектакля.

Мы с Петром еще встречались, хоть и не жили вместе уже год; я оставила Цюрих и университет и поступила в Театральную академию в Зальцбурге на режиссуру и актерское мастерство. Сначала Петр даже знать ничего об этом не хотел, но потом все-таки перебрался ко мне поближе. Пробыл один неудачный семестр в Вене, потом еще один – в Мюнхене. На выходные он приезжал ко мне, но проводил их по большей части без меня. В свободные дни я брала у вахтера ключ от зала и репетировала со студентами актерского отделения – они ненавидели тихие выходные и потому были мне благодарны – свои режиссерские задания. Например, диалог Минны фон Барнхельм с Телльхеймом.

– Прошу вас ответить мне только на один вопрос.

– На любой, сударыня…

– Отвечайте без околичностей, прямым «да» или «нет».

– Отвечу, если смогу.

– Любите ли вы меня, Телльхейм?

– Сударыня, этот вопрос…

– Вы должны знать, что происходит в вашем сердце. Вы еще любите меня, Телльхейм? Да или нет?

– Если мое сердце…

– Да или нет?

– Ну, да!

– Да?

– Да, да, но…

«Что это за “но”?» – спросил актер, игравший Телльхейма, а исполнительница роли Минны отступила на шаг назад и закатила глаза. «Извините, но мне непонятно, – упорствовал он, – я не знаю, как себя вести, то есть как Телльхейм должен себя вести, что он говорит – ясное “да” или скорее “ни да, ни нет”?»