Анатолий Дроздов - Реваншист. Окончательный вариант

Где будем пробиваться в литературу? Минск отпадает. Я неважно знаю белорусский язык, а здесь он в тренде. Из трех толстых литературных журналов два выходят на белорусском языке. Третий - 'Неман' - публикует переведенные на русский 'творы', напечатанные в первых двух. Можно, конечно, подтянуть 'мову', но это притормозит путь к признанию. Пока напечатают на белорусском, затем переведут на русский... 'Перевести', конечно, могу и сам, Василь Быков так делает, но время, время! У меня его и без того в обрез. До Чернобыльской катастрофы меньше одиннадцати лет. Отнести рукопись в издательство, минуя журнал? Они там лежат годами. К тому же книга, изданная без публикации в журнале - могила неизвестного писателя. Здесь пока так. Так что - в Москву, в Москву!

Я пребывал в размышлениях, когда отворилась дверь. В палату шагнул мужчина лет пятидесяти - высокий, худой и со смуглым лица. Надо же! Сам товарищ Мамай пожаловал. И не надо лыбиться: в Беларуси татары живут со времен Витовта. Не один век охраняли западные рубежи Княжества Литовского. В Грюнвальдской битве уконтрапупили великого магистра. С веками татары потеряли язык, но сохранили веру. Их священные книги написаны на старобелорусском языке. По ним, к слову, восстанавливали древнее звучание 'мовы'.

Мамай встал на пороге и зашарил взглядом. Увидев меня, заулыбался и направился к койке. Блин! Забыл, как его зовут. Столько лет прошло. Неудобно. Хотя... За глаза мастера дразнили 'Буденный'. Спрашивается, из-за чего? Усы? Лицо у Мамая гладко выбрито. Значит, имя-отчество...

- Здравствуйте, Семен Михайлович!

- Привет, Сергей!

Мамай опустился на стул, поставив у тумбочки холщовый мешок. Не пустой, между прочим, пришел. Передачка прибыла. Сам мастер принес! Горжусь...

- Как ты?

- Нормально, Семен Михайлович! Скоро выпишут. А у вас?

- Ну... - он сморщился.

- Дело шьют?

- Нарушение правил техники безопасности, приведшее к травме работника, - процитировал он. - В мою смену, значит, я виноват. Выговор - это в лучшем случае.

Печаль. За производственные травмы в СССР спрашивают строго. Жаль Михайловича - хороший человек. А выговор - это лишение квартальной премии. И о тринадцатой зарплате можно забыть.

- Что там произошло? Не помню, - я тронул рукой забинтованную голову.

- Ты затачивал штамп на шлифовальном станке. Перед этим менял пуансон. Коснулся его кругом, отлетел кусок... Хлопцы видят: упал. Подбежали, а ты без сознания и голова в крови...

- А где тут нарушение?

- Ну... - он задумался. - Ты же его боковой стороной круга резал.

Разумеется, боковой. Так удобнее и быстрей. Все так делают. Но правилами запрещено.

- Кто это видел?

- Никто. Но на осколке остался след от круга, так что сразу поймут.

- Осколок нашли?

- Не искали. Не до того было.

- Вот и хорошо. Комиссии скажете: уборщица замела. А мусор вывезли.

- Все равно не поверят, - вздохнул он. - При шлифовке сверху, осколок ударяет в щиток.

- Не факт. Излом пуансона видели? Ровный?

- Наискосок, - мастер заинтересовался.

- Вот! - сказал я. - В пуансоне могла быть микротрещина. Или перекалили. Надо выпрессовать остаток и отдать в лабораторию. Пусть проверят. В том штампе пуансоны часто выкрашивались, значит, перекалены. А теперь смотрим. Я впрессовываю в штамп новый пунсон. Ставлю его на плиту шлифовального станка. Подвожу круг. Бац - отлетает кусок и летит в щиток. Но не прямо, на наискосок. Из-за этого рикошет мне в голову. На щитке вмятина есть?

- Нет.

- Плохо искали. Должна быть.

Я подмигнул.

- Сережа! - Мамай протянул мне сухую ладонь. - Сделаем. Спасибо!

- Не за что, - я ответил на рукопожатие. - Так и напишите в объяснительной: обстоятельство непреодолимой силы.

- Как, как? - заинтересовался он.

Я повторил.

- Запомню. Я тут кое-что принес, - Мамай придвинул к кровати сумку. - Может, еще чего?

- Одежду. Она в шкафчике в раздевалке. Номер шкафчика - восемьдесят два. Не идти же домой в робе.

- Прямо счас и сбегаю! - кивнул он. - Тут рядом.

Ну, да, до тракторного завода - рукой подать. Можно даже пешком - одна остановка. Шестая больница Минска.

- Сергей! - прицепился ко мне Миша, когда Мамай ушел. - Что такое пуансон? И штамп?

- Ну... - я почесал в затылке. - Представь, что то, что у тебя между ног, называется пуансоном. А то, что у жены, - матрицей.

Миша хихикнул.

- Ты ведь вставляешь пуансон в матрицу?

- Конечно! - Миша обиделся. - Я же не импотент!

Дядя Коля заржал.

- Что будет, если между пуансоном и матрицей положить, скажем, носовой платок?