Уильям Голдинг - Ритуалы плавания

В тот миг я, еще не видя, все понял — еще не располагая достоверными средствами узнать, я уже знал.

В какой-то момент он, должно быть, пробуждался, испытывая физические мучения, которые вскорости сменялись мукой душевной. И так он лежал, все глубже погружаясь в страдание, в агонию очнувшегося разума, пробудившейся памяти, всем своим существом все более отвращаясь от жизни, покуда у него не осталось только одно желание — умереть. Из этого состояния его не могли вырвать ни Филлипс, ни даже Саммерс. Только я… мои слова в конце концов сумели задеть какие-то струны. И когда я оставил его после того, первого посещения, радуясь в душе, что моя миссия завершена, он соскочил с койки, не в силах вынести еще одну, новую муку! Тогда-то, в припадке отвращения к себе, он сбросил со стола свои записи. Как расходившееся дитя, он сгреб все листки и затолкал их в первую попавшуюся щель, словно полагал, что там они останутся, никем не найденные, до скончания века! Ну конечно. Между койкой и стенкой, бортом корабля, в точности как и у меня в каюте, оставалось узкое пространство, только чтобы просунуть руку, что я немедля и проделал. Пальцы мои наткнулись на бумагу, и я извлек наружу ворох измятых листов, сплошь исписанных (иные даже поперек, на полях). Каждый лист — в том я не сомневался — мог служить вещественным доказательством, изобличающим нашего деспота в судейском деле «Колли против Андерсона»! Я сунул бумаги за пазуху, вышел за дверь — никем, дай то Бог, не замеченный — и поспешил к себе в каюту. Там я затолкал весь ворох целиком в мой личный бювар и запер на ключ, словно тайком пряча награбленное. После того я сел за мой дневник, как если бы хотел посредством привычного занятия внушить себе, что не совершил ничего противозаконного. Ну не комично ли? Ко мне в каюту зашел Виллер.

— Сэр, мне велено передать вам, что капитан просит доставить ему удовольствие и отобедать с ним через час.

— Передайте капитану мое почтение и скажите, что я с радостью принимаю его приглашение.

Ну и денек сегодня выдался! Я начал его в довольно бодром, если не сказать веселом, расположении духа, а заканчиваю… Но Вам же хочется все узнать по порядку! Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как то злополучное дело Колли представлялось мне скрытым туманом, а все мои потуги пробиться сквозь этот туман — сколько было в них зазнайства, самодовольства…

Ну да ладно. Как сказал Саммерс, отчасти я сам повинен в случившемся. Мы все повинны — кто больше, кто меньше, но ни один из нас, думается мне, не несет такой меры ответственности, как наш деспот! Позвольте же мне поведать Вам все без утайки, милорд, шаг за шагом. Обещаю Вам — нет, не забавное приключение, но, по самому скромному счету, повод испытать благородное негодование и устроить экзамен не моему, но Вашему мудрому суждению.

Я переоделся и едва успел отослать Виллера, как на пороге возник Саммерс, до чрезвычайности принаряженный.

— Боже, Саммерс, да вы никак тоже приглашены к пиршественному столу?

— Имею честь разделить с вами это удовольствие.

— Какое любопытное нововведение, однако.

— Четвертым в нашем квартете будет Олдмедоу.

Я вынул свой репетир.

— У нас в запасе десять с лишним минут. Как предписывает вести себя в подобных случаях флотский этикет?

— Если приглашение исходит от капитана — следует являться с последним боем склянок.

— Ну, коли так, я обману его ожидания и заявлюсь раньше, ведь он, зная меня, предполагает, что я приду с опозданием.

Мое появление в апартаментах капитана Андерсона было обставлено с церемонностью, достойной адмирала. Капитанская каюта, а лучше сказать покои, хотя и уступала в размерах пассажирскому салону и даже офицерской кают-компании, была тем не менее по-королевски просторной, особенно если сравнивать ее с жалкими каморками, где ютились пассажиры. Капитану принадлежал отсек во всю ширину корабля, от борта до борта, так что по обе стороны от основной комнаты, гостиной, располагались небольшие помещения, включавшие его личную спальню, гардеробную, персональную уборную и еще одну небольшую каюту, где, как подсказывало мне воображение, адмирал, будь он хозяин этих покоев, занимался бы делами вверенного ему флота. Так же как и в кают-компании, и в пассажирском салоне, задняя стена, или, на морском наречии, кормовая переборка, представляла собой одно большое, со свинцовым переплетом, окно, через которое открывалась добрая треть горизонта. Однако же почти половина окна оказалась закрытой, да таким престранным образом, что я сперва не поверил собственным глазам. Отчасти, но только отчасти, помехой взору служил сам капитан, приветствовавший мое появление голосом, для которого иного определения, кроме как праздничный, я не подберу.