Уильям Голдинг - Ритуалы плавания

Наш деспот снизошел до улыбки, которая сопровождалась, однако, нервическим подергиванием: так улыбается, верно, тот, кто понимает, что лучше дать вытащить больной зуб — хоть это и пытка, — чем оставить изощренного мучителя в неприкосновенности.

— Глядишь, мы эдак все прославимся, — проговорил он. — Вот не думал не гадал.

— Будущее покажет. Скажу вам по секрету, сэр, к нашему общему огорчению, у его светлости внезапно разыгралась подагра. И я от души надеюсь, что в столь тягостный для него час эта правдивая, хоть и сугубо частная повесть о моих странствиях и о том обществе, которое меня здесь окружает, послужит ему развлечением.

Капитан Андерсон сорвался с места, походил взад-вперед по мостику и вновь остановился прямо против меня.

— Надо полагать, в рассказе о таком дальнем морском походе экипаж корабля, офицеры, не обойдены вниманием?

— Несомненно. Это предмет, который вызывает бесспорный интерес и любопытство у всякого малосведущего в морском деле человека.

— Капитан в особенности?

— Вы, сэр? Я об этом не задумывался. Но, в конце концов, кто как не вы царь или даже император нашего плавучего государства, кому, как не вам, вверены прерогативы казнить или миловать по справедливости. Да. Полагаю, вы точно не должны быть обойдены вниманием и впредь будете занимать на страницах моего дневника значительное место.

Капитан Андерсон развернулся на каблуках и зашагал от меня прочь. Спиной ко мне, лицом к ветру. Голова его снова ушла в плечи, а руки были сомкнуты за спиной. Я мог догадываться, что подбородок его снова выдвинут вперед как основание, готовое принять на себя насупленное выражение его физиономии. Да, не приходилось сомневаться, что слова мои возымели действие, причем не только на него, но и на меня самого! Внезапно я ощутил, что весь охвачен лихорадочной дрожью, как недавно ею был охвачен старший офицер, дерзнувший бросить вызов такому важному господину, как мистер Тальбот. Я заговорил, сам не знаю о чем, с Камбершамом, который нес тогда вахту. Он был явно смущен этим, поскольку тут наблюдалось очевидное нарушение установленных нашим деспотом «Правил», и краешком глаза я заметил, как сжались за спиной капитана кисти его сомкнутых рук. При таком раскладе медлить было неразумно. Поэтому я пожелал лейтенанту всего хорошего и убрался с мостика. Не скрою, я испытал облегчение, оказавшись наконец в моей клетушке, где обнаружил, ни много ни мало, что у меня все еще не прошла дрожь в руках! Я сел и некоторое время сидел, переводя дух и выжидая, когда мой пульс придет в норму.

Успокоившись окончательно, я опять вернулся мыслями к капитану с намерением предугадать возможное направление его дальнейших действий. Разве деятельность государственного мужа не зависит целиком и полностью от его умения целенаправленно влиять на судьбы других людей; и разве умение это не прямо вытекает из его способности предугадывать их поведение? Вот, подумал я, прекрасный случай проверить мое незрелое мастерство и самому убедиться — успех это или же провал? Как будет интересующее меня лицо реагировать на мой намек? Намек не слишком тонкий; но, с другой стороны, подумалось мне, судя по его вопросам, чересчур прямым и бесхитростным, он по сути своей создание довольно примитивное. Возможно, он пропустил мимо ушей мое искусно рассчитанное упоминание мистера Преттимена и его скандальных идей. Однако же я не сомневался, что упоминание о дневнике заставит его окинуть мысленным взором весь ход нашего совместного плавания и призадуматься, как сам он будет выглядеть в беспристрастном повествовании о нашем походе, — по вкусу ли ему придется собственный портрет? Рано или поздно он споткнется, и пребольно, об историю с Колли и припомнит, как обошелся с беднягой. Он должен понять, что, даже если я сам и подтолкнул его к этому, все равно в своей неоправданной враждебности к несчастному Колли он выставил себя жестоким самодуром.

И, поняв это, как он поведет себя? Как повел себя я, когда Саммерс открыл мне глаза на мою долю вины и ответственности в этой злосчастной истории? И тут я попробовал разыграть одну-другую воображаемую сцену на подмостках нашего плавучего театра… Я рисовал в своем воображении, как Андерсон спускается с мостика и заходит в наш коридор с самым безразличным видом, чтобы ничем не выдать своего интереса к священнику. Весьма вероятно, он задержался бы возле выцветших «Правил» своего собственного сочинения, якобы еще раз сверяясь с какими-то строчками, выведенными умелой рукой писаря. Затем, улучив момент, когда поблизости не будет ни души — нет, не так! ему всенепременно понадобятся свидетели, чтобы в моем дневнике появилась соответствующая запись! — он проследует в Коллиеву каюту, затворит дверь, подсядет к койке, поговорит о том о сем, и они расстанутся лучшими друзьями. Да чем Андерсон в наших обстоятельствах не архиепископ — или даже Его Величество король! Да какой Колли не восстанет с ложа, обласканный таким любезным и великодушным обхождением? Капитан доверительно поведает ему, как год-два назад он грешным делом и сам учудил точно такое ребячество…