Маргарита Зверева - Одуванчики в инее

Оставшись наедине со своим таинственным письмом, я сразу вскрыл конверт и вынул тонкую, шуршащую бумагу, пахнущую лавандой.

Послание было довольно коротким, но сколько бы я ни всматривался в своеобразный, сильно наклоненный вправо почерк, в темноте не смог прочитать ни слова. Я уже подумывал собраться с силами и духом и дойти до туалета, чтобы прочитать письмо при свете и более не быть терзаемым любопытством, но страх перед ночными больничными коридорами и капающими кранами в шумящих санчастях оказался сильнее. Там на каждом шагу можно было повстречать дух какого-нибудь бывшего пациента, алчущего мести.

Так что я засунул письмо обратно в конверт и припрятал его под подушку. Правда, потом я всю оставшуюся ночь так волновался за его сохранность, что сны разлетались, стоило им только начать зарождаться. И как только первые лучи рассвета окунули палату в полыхающий свет и защекотали мои веки, я поднялся в кровати, выхватил письмо из-под подушки и, еле дыша, жадно прочел строки Сигимонды.

«Не стоит преждевременно жаждать перемещения в Нетландию, – писала мне Сигимонда. – Как известно, герой должен пуститься в путь, чтобы стать королем. А отголоски Нетландии можно найти и здесь, если знать, где искать. С.»

Я прочел послание раз двадцать. Пальцы мои дрожали, и я не знал, сплю ли я еще или действительно читаю эти слова, складывающиеся в песню. Вот кто тут был настоящей колдуньей! Сигимонда, оказывается, могла читать мысли! И если уж это был не намек на то, что мы на верном пути по расследованию тайны Ляльки Кукаразовой, то как это было еще понимать? Я ликовал. Только предложение про героя, который должен был пуститься в путь, меня немного настораживало, но и его можно было трактовать по-разному. С блаженной улыбкой я упал обратно на подушку и наконец отправился в мир снов.

Как известно, хорошее настроение способствует выздоровлению, и вскорости я ступил на замерзшую землю своего родного двора. Послание Сигимонды горело у меня в кармане, и я с надеждой поднял взгляд на зашторенное фиолетовой тканью окно Мадам Кукаразовой. Двор был пуст. На лавочке не было бабулек, а птицы сидели, нахохлившись под крышами и на деревьях, которые я видел по дороге домой. И только собаки лежали, свернувшись калачиком на подстилке в арке.

Унюхав меня, Мистер Икс, повизгивая, бросился лизаться, и я опустился к нему и прижал к себе его холодную шерсть. Мистер Игрек остался лежать и настороженно наблюдал за нами, а мама ждала в сторонке. Я всем телом чувствовал ее негодование по поводу таких обнимашек с грязной дворнягой и высоко оценил ее довольно долгое невмешательство.

– Э-ге-гей! Я царь, э-ге-гей! – донеслось до меня, и я увидел открытое настежь окно Васильковой комнаты. Улыбка еще шире расползлась по моему лицу. – Царь зверей и морей! Повелитель…

– Соплей! – заорала вдруг тетя Юля из соседнего подъезда. – А еще я дуралей! Заткнись ты наконец!

Василек высунулся из окна и, весело улыбаясь, помахал тете Юле.

– Сорванец! – погрозила она ему кулаком. – Даже зимой от тебя покоя нет!

– Воробей! – завизжал вдруг Василек, увидев меня внизу.

Тут сдерживать восторг уже было невозможно. Он встал во весь рост на подоконнике, поправил дуршлаг и с выражением, во весь свой необычайно громкий голосок начал декламировать:

– Я тебя твоим дырявым дуршлагом так отлуплю, что…

– Юля, ну ты что, дорогая? – вмешалась моя мама, и тетя Юля вздрогнула, заметив взрослого свидетеля.

– Да у меня уже руки от него трястись стали! – протянула она жалобно. – Скажи, пожалуйста, неужели своих отпрысков воспитать нельзя? Ой, у меня овсянка убегает, маску сделать хотела. С клубникой. Знаешь, какой результат? Во!

Она показала маме оттопыренный большой палец и с грохотом захлопнула окно.

– Клубника? Зимой? – удивленно обратился я к маме, но она тоже только пожала плечами.

– Э-ге-гей! – все не мог угомониться Василек.

И где-то высоко, далеко и высоко, я услышал эхо, вторящее ему. Я был готов поклясться, что оно летало по выгоревшей квартире. Смех поднялся из живота по моему горлу, пробился через губы и, кувыркаясь, вылетел на мороз. Я вскинул руки и засмеялся от счастья. Двор праздновал мое возвращение, возвращение предводителя Вольных птиц в свое царство.

Дома я первым делом выставил на свой подоконник с внешней стороны две мисочки. Одну – с водой, другую – с крошками хлеба. Я знал, что птицам приходится нелегко в холодную пору года, и считал, что помочь им перезимовать должно быть долгом каждого добросовестного гражданина северных широт. Из благодарности за то, что воробьи не покидали нас, хотя запросто могли бы улететь на юг и радоваться жизни. Где-то глубоко во мне таилась и надежда на то, что Джек вернется ко мне именно тогда, когда ему станет тяжело, и тогда я согрею его и при глобусном свете буду читать ему вслух сказки или выдержки из энциклопедии про разные породы птиц. Как ему захочется.