Маргарита Зверева - Одуванчики в инее

– Заседание окончено, – еле пропыхтел я и поднялся.

– Вообще-то это не ты один решаешь, – начал Борька, но мне некогда было его слушать.

Уже закружилась голова. Я рванул к выходу. Спиной я чувствовал недоразумение своей стайки, но ждать не мог. Две, четыре, шесть ступенек, три шага к тяжелой двери. Всем телом я навалился на нее и, споткнувшись об порог, выкатился на свет. Успев поймать равновесие в последнее мгновение, я расправил руки, закрыл глаза и глубоко вдохнул. Насколько это было возможным. Холод мятой обжег мое горло, и стало немного легче.

«О чем они говорили?» – проносилось у меня в голове с назойливостью сонной мухи. «Что они знают?» Хотя думать надо было совсем о другом. Баллончик лежал дома. А мамы дома не было. А у меня не было ключей. Когда входная дверь захлопнулась за мной, я еще оглядел ее с нехорошим чувством, но списал его на мнительность. Будь проклята эта астма!

Я нагнулся вперед и руками оперся о колени. Голова кружилась все сильней, несмотря на свежий воздух. На затылок и шею мне падал редкий ледяной дождь и скатывался к подбордку.

Вокруг меня уже собралась вся моя стайка и обеспокоенно заглядывала мне в лицо. Я пытался улыбаться, но получалось плохо.

Вдруг камень на моей груди еще увеличился, и я с ужасом понял, что просто так он уже не пропадет. Глаза невольно налились слезами. Что за глупость?! Нехотя я поднял взгляд на друзей.

– Мне нужен… баллончик… Он там. – Морщась, я показал вверх к своему окну и добавил через силу: – Быстро нужен.

Макарон и Гаврюшка метнулись через двор к нашему подъезду, а остальные остались меня караулить.

– Может, тебе надо сесть? – послышался сквозь туман наигранно-спокойный голос Пантика. – Или лечь?

Я мотнул головой. Надо было успокоиться. Очень быстро успокоиться. Но мое горло сузилось в трубочку, и я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Перед глазами стало чернеть. Я посмотрел вверх. Окна нашей квартиры были темными. Гаврюшка и Макарон уже давно должны были добежать. Значит, мама еще не вернулась. И тут в моем животе что-то сжалось, и сердце забилось в диком галопе. У меня началась паника. Я издал протяжной стон, и слезы, скопившиеся в моих глазах, брызнули по щекам. Ноги подкосило, и я завалился на мокрое месиво дворовой грязи.

Вокруг меня поднялся галдеж, но я не мог разобрать, кто говорил. Кто-то теребил меня за руку, а кто-то пустился обратно к подъезду жать на все кнопки домофона.

И вдруг с какой-то неизбежной непостижимостью трубочка вовсе закрылась. С изумлением я понял, что не дышу. Широко раскрыв глаза, я увидел над собой зареванное, красное личико Василька на сером фоне равнодушного неба. Он плакал и выкрикивал мое имя, а дуршлаг валялся рядом со мной на земле. Одними губами я пролепетал: «Мама», хотя и в своем отуманенном состоянии понимал, что если я сейчас не задышу каким-то образом сам, то никакая мама меня уже не спасет, ступи она во двор даже в эту же секунду. С собой она баллончика не носила, а подняться наверх, отворить дверь, найти баллончик в бардаке моей комнаты и спуститься вниз было бы безумно долго. Слишком долго.

Василек перепрыгнул через меня и, неистово вопя, кинулся неизвестно куда. Крупные капли разбивались о мое лицо, и я напряженно моргал. Надо мной проносились птицы. Воробьи. Или мне это казалось?

Я, словно рыба, открывал рот, но ничего не происходило. Грудь моя была в тисках. Я весь был в тисках. В голове моей что-то шумело и билось со страшной силой.

«Ну почему, почему я такое хилое и хрупкое создание, которое не может и нескольких жалких минут прожить без этого несчастного воздуха?» – с досадой и удивлением подумал я.

А потом я больше не думал ни о чем. Лил дождь, Василек орал, кто-то теребил меня, а я провалился в темноту.

Можно было бы подумать, что на этом повествование мое должно закончиться. Но, как это ни смешно, я не умер в тот злопакостный вечер. Хотя, может быть, я бы и не сильно расстроился. Мне не пришлось бы становиться взрослым и мучительно искать путь обратно в детство. Впрочем, что, вероятнее всего, никогда его так и не найти. А так я сразу оказался бы в Нетландии.

Но мама… Я полагаю, что ради мамы я снова и очнулся спустя целую вечность в другой вселенной.

Скорбное, монотонное причитание Василька было первым, что я услышал после своего не очень сладкого сна еще до того, как открыл слипшиеся веки. После дремучей черноты свет палаты, в которой я проснулся, иглами колол мне глаза, и пришлось долго щуриться и кривиться. Василек тут же заметил мое прибытие из потустороннего мира.