Ольга Славникова - Прыжок в длину

«Складское хозяйство – и все?» – не поверил Ведерников и, судя по раздраженному подергиванию усиков подлеца, словно попытавшихся взлететь на манер стрекозы, не поверил правильно. «Никогда не бывает “все”, – сердито проговорил Женечка. – Вы у мамы у своей спросите. Или вот хоть фонд у Киры: думаете, там все стерильно? Везде есть схемы. Наши законы специально устроены так, что любой, кто хоть чуть шевелится, не может чего-нибудь не нарушить. Стало быть, любого при желании можно взять за задницу. Устроить маски-шоу, выемку документов. Весь бизнес у государства на крючке. Значит, надо уметь договариваться. Я вот умею, например. Потому мои, скажем так, побочные доходы никого не волнуют. Они тоже обложены налогом, и, пока я плачу, у меня все окей. Можно подумать, журналюги всего этого не знают. Можно подумать, они в это полезут. Наивный вы какой, дядя Олег. Даже обидно на вас смотреть».

Завершив поучительную речь, Женечка весь напыжился и стал выпрастывать из рукава свой бряцающий «ролекс», с которым не расставался. Вдруг с необычайной, резкой отчетливостью Ведерников мысленно увидал зеленый и красный побежавший мячик, намотавший на себя воды из сонной, привалившейся к поребрику лужи, оставляющий на асфальте темный рваный пунктир. Еще ничего не произошло. Но уже засияла, напряглась силовая паутина, и в самом центре ее зычно ударил электрический гонг. Тут Ведерников понял, что может встать. Неловко ерзая, он по очереди поставил на пол обе ноги: ступни его, необычайно нежные и чувствительные от долгого хранения в неизвестном месте, ощутили гладкие, немного липкие шашки паркета, шерстяную курчавость ковра. Ведерников оттолкнул опостылевшее инвалидное кресло и поднялся на внезапную высоту, где было очень светло и знакомые тома на книжных стеллажах перекатывались волнами справа налево и слева направо. Шаг, и второй, и третий – сладостные, не очень управляемые, отдающие воздушной щекоткой в паху, в животе. Казалось, что босые ступни, будто два больших мягких языка, могут почувствовать вкус крашеной шерсти, паркетного горького лака, пролитого Лидой яичного майонеза.

«Вы чего, дядя Олег?» – тоже привстал на полусогнутых, оттопырив кубическую задницу, ошарашенный негодяйчик, но Ведерников его не слушал. Впереди разверзалось, сияло окно, оказавшееся вдруг на сотню этажей выше, чем было в действительности. Внизу, словно кукольная мебель, белели новые кварталы спального района, мерцала разноцветным бисером автомобильная развязка, вдали, будто гигантская пишущая машинка, виднелась высотка, шпиль ее был подъеден мягким абрикосовым туманом. А прямо перед Ведерниковым причаливало надувное крепкое облако, оно слегка покачивалось и словно призывало ступить на упругий, комфортабельный борт. «Дядя Олег, упадете сейчас!» – дурным козлиным голосом заорал негодяйчик, и от этого крика Ведерников очнулся. Он корчился горгульей на самом краю своего инвалидного кресла, весь в горячей испарине, левая длинная культя застряла между косо вставшим колясочным колесом и ножкой стола.

Ведерникову надлежало принять незамедлительные меры. Ему следовало предупредить Кириллу Николаевну о нависшей опасности, уговорить ее хотя бы ради собственного спасения отказаться от фильма. Разумеется, всего этого нельзя было объяснить по скайпу. В один прекрасный вечер, под шарканье темного ветра и страстный шепот листопада, Ведерников собрался с духом и предложил Кирилле Николаевне встретиться лично. В ответ глаза знаменитости, припухшие, сильно уменьшенные компьютерной камерой, устроенной так, что всегда выпирал бледный носорот, заблестели такой искренней радостью, что Ведерникова вдруг охватило предчувствие праздника.

Встречу назначили в маленьком парке, где никогда не бывало много народа. Само собой, для поездки требовалась Лида. Однако впервые в сознании Ведерникова Лида из верной тени превратилась в тяжелое, упрямое препятствие. И тут произошло то, чего не случалось во все долгие годы, пока Ведерников и Лида были вместе. Утром, когда за рыхлой шторой едва светало, Ведерникова разбудил яростный зуд мобильного телефона. Сперва он даже не узнал гортанного толстого голоса, глотавшего слоги вместе с какими-то вязкими комками. Оказалось, Лида заболела, слегла с температурой и не сможет приехать ни сегодня, ни завтра. Ведерников слушал, тут же забывая, про борщ и рагу в холодильнике, во что их перекладывать и сколько греть. В груди у него разрасталось беззаконное чувство свободы, на радостях он даже поговорил с перхающим и квакающим существом ласковее обычного.