Ольга Славникова - Прыжок в длину

Буквально через день после географички в дверь Ведерникова робко, с запинкой позвонил небольшой мужичонка, одетый в новенький чернильно-синий ватник, в новые же, явно мужичонке великоватые кирзовые сапоги, в которые были заправлены полосатые порточки, словно взятые из костюмерной фольклорного ансамбля. Ото всей этой нелепой одежды явственно пахло сельским магазином; одна картонная этикетка свисала из-под необмятой телогреечной полы, другая торчала у мужичонки из-за шиворота, заставляя беднягу то и дело дергать шеей и почесываться. Несмотря на то, что в начале недели зной сменился пасмурной погодой, отдававшей мокрым пеплом, маскарад мужичонки явно не соответствовал сезону: очень красное лицо его было все в горячем бисере, мужичонка отдувался и тряс на груди тяжелую одежу, чтобы дать задохнувшемуся телу немного воздуха. В отличие от других мотылевских засланцев, этот гость в квартиру не полез, а, неразборчиво бормоча, перевалил вместо себя через порожек увесистый сидячий мешок, с которого на паркет просыпалось немного серой земли. Затем, неловко поклонившись, мужичонка попятился к лифту, над которым чахлый огонек свидетельствовал, что кабина стоит на первом этаже. Тем не менее мужичонка преспокойно провалился в шахту спиной вперед, отчего сомкнутые двери заколыхались, нежно потерлись друг о дружку, а когда заново отвердели, старая нехорошая надпись, выцарапанная неизвестными много лет назад, оказалась перевернута кверху ногами.

Тут только Ведерников и Лида сообразили, что к ним приходил папаша Караваев собственной персоной. Оставалось только удивляться цепкости Мотылева, сумевшего задействовать в проекте даже нервное привидение. В мешке, вполне материальном, обнаружилась молодая картошка – чистая, крепкая, желтая, как груша. Несмотря на настояния Ведерникова, Лида отказалась выбрасывать еду; картошка между тем оказалась отменно вкусна, словно от природы пропитана маслом, и сколько Лида ни стряпала из нее гарниров, сколько ни пекла нежнейших зажаристых шанежек – мешок только пересаживался поудобнее в углу за холодильником, но оставался полным под самую завязку.

Ведерников не сомневался, что Мотылев уже добрался до негодяйчика – до него в первую очередь. Ему было даже интересно, как Женечка с ним об этом заговорит.

Обыкновенно негодяйчик навещал своего спасителя по вторникам и всегда обставлял свои визиты некоторой скромной торжественностью. На этот раз пацанчика буквально распирало, он даже двигался осмотрительно, будто беременная женщина; задержавшись в прихожей, он занял собой и своим сдержанным сиянием все широкое, тоже как будто надувшееся зеркало и несколько минут укладывал пласты волос специальной мелконькой расческой, проводя вслед за нею ласковой ладонью, как бы сам себя поощряя за хорошие дела.

Часто, приходя к своему спасителю, негодяйчик приносил в подарок какое-нибудь необычное спиртное, от британского имбирного ликера, от которого язык и небо делались шелковыми, до целебной китайской настойки с волосатым корнем внутри. На этот раз Женечка торжественно извлек из пакета темную коробку, пышно выложенную с испода гробовым фестончатым атласом, и достал бутылку с алкоголем такого глубокого цвета, что рядом с ним померкли веселенькие Лидины тарелки, а поставленные в вазочку мелкие астры стали как мухи. «Курвуазье, восемьдесят лет выдержки», – скромно заметил негодяйчик, наполняя на четверть пузатые бокалы, не очень хорошо протертые. «Сколько же ты заплатил за эту бутылку?!» – гневно воскликнула Лида, появляясь из кухни с блюдом горячих, истекающих соком котлет, грубый плотский дух которых сразу заглушил поплывший было из бокалов аромат плодовых садов. «Нисколько не платил, – солидно ответил Женечка, качая в горилловой горсти медлительный коньяк. – Люди были должны, люди рассчитались. Ну, и уважение оказали, как без этого». «И за что тебя так уважают?» – иронически спросил Ведерников, наблюдая, как золотой алкоголь ласкает стенки бокала, отчего становятся заметны недотертые старые пятна. «За порядочность и доброту, – без тени смущения проговорил негодяйчик. – Чтобы быть порядочным и добрым, не надо никаких особенных талантов. Это каждый человек может. Только вот не каждый желает», – добавил он со вздохом и, расправив большим и указательным жесткие усишки, сделал маленький, с горошину, первый глоток.

Ведерников тоже отпил коньяку. Маслянистый глоток растворился во рту, не дойдя до желудка, легкий жар его отдавал корицей и переспелой черешней. «Раз уж выпиваете, тогда закусывайте!» – потребовала Лида, переваливая на полосатые тарелки пухлое мясо и щедро шлепая с ложки вязкое, с луком, пюре. Ведерников с досадой покосился на ее большие кухонные руки, на мутные буски, округлявшие и без того тяжелый, на какой-то корнеплод похожий подбородок, и подумал, что же это за несчастье – быть всегда и везде настолько неуместной. «Красивая женщина», – вдруг произнес негодяйчик сдавленным басом. Реплика эта относилась, конечно, не к Лиде. На мониторе у Ведерникова, ожившего от толчка сдвигаемой посуды, раскрылась фотография Кириллы Николаевны – смеющейся, в легком платье с воздушными рукавчиками, с ветром в волосах. «Вы знакомы?» – с деланым равнодушием поинтересовался Ведерников, в то время как бокал его неприятно сверкнул и накренился. «Познакомились», – осторожно подтвердил негодяйчик и, поставив свой коньяк, подступился к котлете при помощи ножа.