Ольга Славникова - Прыжок в длину

В качестве первой премудрости Сергей Аркадьевич растолковал юнцу, для чего служат надраенный медный кувшин на ветхом комодике и всегда лежавший на столе во время игры серебряный портсигар. Профессионал, настроив зрение определенным образом, как бы утопив в полумраке все, кроме влажных, тонко взаимодействующих кривых зеркал, видел карты оппонента, сидящего напротив. Этот фокус у Женечки получился с четвертого раза: хоть масти юлили, будто рыбки в аквариумах, – тут надо было просто не зевать. Так же легко он понял, как просчитывается колода, как в момент подрезания сохраняется прежний, нужный катале порядок: оказалось, именно это Женечка делал всегда, успевая думать о всяком другом, вроде любопытных свойств торговых автоматов и полезности вязаных носков. Хуже обстояло дело с краплеными картами. У профессионалов руки были чуткие, мягкие, несколько дамские, а у Женечки – каменные, с примитивными, грубо рубленными пальцами. Потому Женечка не осязал ни нанесенной тоненькой иглой многозначительной перфорации, ни деликатно подточенных углов. «Эх ты сердешный, голуба душа на костылях», – сокрушенно вздыхал Сергей Аркадьевич, наблюдая, как юнец тупо тычет в тайные знаки, будто пытаясь собрать на указательный рассыпанную соль.

Присказка старого каталы, неизвестно что означавшая, неприятно будила в памяти дядю Олега и его морщинистые, вяленые культи. Однако Женечка понимал, что Сергей Аркадьевич желает ему только хорошего, и не хотел, чтобы чудаковатый старик огорчался. Желая сделать доброе дело, чему был втайне не чужд, Женечка вежливо предложил старику «лобовую», то есть игру по-честному, один на один. Чтобы все было по-взрослому, Женечка поставил на кон свой полный выигрыш с начала сезона, который принес из Сбербанка в оттопыренном кармане шортов, зашитом от воров просмоленными черными стежками. Ответить он попросил золотым винтажным «ролексом», который так нравился негодяйчику, что в присутствии Сергея Аркадьевича он каждую минуту знал показания мерцающих стрелок на восхитительно породистом, золотой короной украшенном циферблате. Сели играть в восемь вечера, под пушечное буханье сизого шторма; встали из-за карт в шесть утра, будто на потрепанном корабле посреди сырого слоистого тумана, когда мутный луч розового солнца, проникший в комнату, казалось, был присыпан сахарной пудрой. Во всю эту глухую ночь только бесшумный Павлик иногда входил к набыченным, страшно сосредоточенным игрокам, приносил икорки, шашлыков, виски для хозяина, колы для мальчугана. Напряжение в комнате бродило волнами, электричество то и дело моргало, не могло проморгаться; на маленьком, собранном в комочек лице Сергея Аркадьевича очки совершенно самостоятельно перетаптывались, прыгали, чесали хозяина за ухом, а то отчаянно искали равновесия, чем-то напоминая движения канатоходца, под которым провисает, гуляет веревка. Оба оппонента знали игру до самого дна – но что-то все время вмешивалось, юнцу фартило, как если бы он был заряжен козырями в обоих рукавах, при том что никаких рукавов не было, была мятая футболка и неуклюжие лапы, словно навешенные на плечи при помощи грубых шарниров. В конечном итоге Женечка выиграл у благодетеля не только «ролекс», но и солидную пачечку валюты. От долларов негодяйчик благоразумно отказался. «Не мне, Сергей Аркадьевич, брать ваши деньги», – объяснил он почтительно, прикладывая на запястье вожделенную обновку, любуясь грузным и гладким скольжением браслета. И, хотя такое решение было против всяких правил, старому катале снова понравилось, как это было сказано. «Видите, я не тупой, я просто играю по-другому», – добавил Женечка со всем возможным респектом, и Сергей Аркадьевич с этим согласился.

Он и сам уже понял, что из юнца не выйдет профессионала. То, что помогало юнцу в игре, было не тактильным навыком и не умственным расчетом: то была глубокая убежденность в своем праве на выигрыш, и такое редкое свойство, не имеющее отношения к профессии, надлежало уважать. Также надлежало это свойство использовать. Справедливо рассудив, что убежденность в своих правах относится не только к картам, Сергей Аркадьевич свел юнца с одним интересным человечком.

Им оказался чернокожий верзила, якобы студент из Ганы на заработках, в действительности мастер мелких, зато многочисленных товарно-денежных потоков.

Верзила отзывался на имя Вася, но что-то подсказывало, что имен и погонял у него имеется не менее дюжины. Ростом под два метра, весь лиловый, как баклажан, Вася был пижон и щеголь. Свой жесткий мох на идеально округлом черепе он блондировал, отчего растительность напоминала овсяную кашу. В передние крупные зубы Вася вставил по бриллианту, и когда он хохотал, разевая до горла глубокую пасть, создавалось впечатление, будто весь он выложен изнутри темно-красным бархатом, как футляр для драгоценностей. Днем Вася для прикрытия работал на пляже: одетый в юбку из соломы и бисера, в короне из крашеных перьев, он азартно лупил по расписным хвостатым барабанам и зычно зазывал отдыхающих «делать фота мумба-юмба». По вечерам он, в легком шелковом костюме, чинно посиживал в ресторане, и к нему, точно на прием в кабинет, стекались неприметные, скованно-суетливые личности, каждый со своим свертком.