Ольга Славникова - Прыжок в длину

Но главное, что наблюдал Ведерников, – женские ноги. В дурной, отчаянной Москве, желающей красоты любой ценой и прямо сейчас, и по холодному сезону хватало коротких юбок. Ноги были черного цвета и цвета тропического загара, а также синие, розовые, кислотно-зеленые и даже в полоску. Своею плотной, глянцевитой разноцветностью ноги заставляли вспомнить манекены у матери в витринах – и все-таки они были живые, они торопливо шагали, виляли на сырых, поцарапанных шпильках, расталкивали крашеными коленками полы щегольских, а иногда и жалких, точно кошкой вылизанных шубок, поднимались, играя узкими икрами, по крутым ступенькам, иногда появлялись, прежде самой обладательницы, из отпахнутой дверцы низкого автомобиля – выставочные экземпляры, самоуверенные, совершенные, в идеальной дизайнерской обуви, не предназначенной касаться коросты и мокроты простуженной земли.

Все это новое в Ведерникове – ранние подъемы, упорство его на монотонных рокочущих тренировках, волнение при виде женской красоты – все это имело отношение к Кире. Теперь ему было смешно и неловко вспоминать свои юношеские представления о «люксовом ассортименте»: девицы этого типа, с пересахаренными лохмами и перехватами белья под тесным трикотажем, по-прежнему были повсюду заметны, но не вызывали ничего, кроме иронической улыбки. Кира, стало быть, перевоспитала Ведерникова. Отсутствие ее в Москве и на тысячи километров вдаль от Москвы делало ее воздействие неотразимым. По ночам Ведерникову снилось, будто Кира его целует: не по касательной в щечку, а глубоко, до разогрева и сладкого закипания всего естества, но вдруг проминается и тает под ищущими руками Ведерникова, буквально утекает сквозь пальцы щекотными струйками, и вот от нее остается один поношенный маленький протез, сам по себе калека, и в гильзе немного воды.

Кира все-таки написала Ведерникову спустя месяц после отъезда: «Я много думаю про нас с тобой и про наш фильм. В Берлине все очень массивно. Здесь многие здания похожи на университеты, хотя в них не учатся». Одновременно в Сети появилось множество креативных откликов на Кирины германские гастроли.

Оказывается, фанаты тучей потянулись за ней из Москвы в Европу, плюс стеклись разнообразные тамошние активисты, все горой стоявшие за добро, но между собой враждующие. Неоднозначность добра вылилась в столкновения с применением бейсбольных бит и поджогом адски разгоревшихся, испускавших жирный черный дым с какими-то жесткими блестками мусорных баков, так что приезжала полиция. Разумеется, в Сети хватало фото– и видеофайлов. Танец Киры во время перформанса напоминал что-то брачное, птичье; кольцо поклонников ритмично хлопало, делая мокрую площадь похожей на круглый моргающий зрак. Розовая лента, обозначавшая культю, в конце концов развязалась, это запечатлели десятки камер в десятках ракурсов; к намокшему сувениру бросились со всех сторон человеческие суетливые фигурки, путь им преградили фигурки прямые и плечистые – очевидно, на андеграундном фестивале имелась профессиональная охрана.

Многочисленные снимки показывали Киру в обнимку с автором перформанса, знаменитым акционистом, чье плоское, не имевшее формы лицо было словно подернуто игольчатым ледяным узором, какие бывают на окнах. Мелкие белые шрамы были побочным продуктом современного искусства: акция заключалась в том, что художник перед камерой медленно резал себе пустые щеки, лоб, подбородок разными бытовыми острыми предметами, которые он любовно называл своими шахматами – будучи при этом голым, не считая винтажного мясницкого фартука в аутентичных пятнах, серых и бурых, поверх которых выразительно капала собственная его, художника, розоватая влага. Во время фестиваля, неотразимо впечатленный гостьей из загадочной России, акционист анонсировал новый радикальный арт-проект: объявил, что отрежет себе русской пилой Druzba ровно столько от левой ноги, сколько недостает у прекрасной Kirochka .

«Я, как могу, пытаюсь отговорить Дитера, – писала Кира Ведерникову. – Дитер хочет, чтобы я тоже участвовала в акции. Чтобы я стояла рядом в подвенечном платье и на меня брызгало. Я не хочу. По-моему, это нехорошо по отношению к настоящим инвалидам. У нас ведь нет выбора. У нас все серьезно. Валерка настаивает, чтобы я соглашалась. Потому что это большие деньги в качестве гонорара, их можно потратить на протезы, на реабилитацию. Для многих людей. Валерка почти всегда бывает прав, но мне все равно не нравится. И Дитера очень жалко».