Ольга Славникова - Прыжок в длину

Бывали, впрочем, моменты, когда Сережа Никонов переставал суетиться, облик его, не замутненный дерганьем, прояснялся, и тогда Ведерников внезапно чувствовал свою с ним идентичность. Это было так, будто Ведерников встал напротив своего зеркального двойника, и вдруг между ними исчезло, буквально упало толстыми скользкими складками грузное стекло. Преграды больше не существовало, перед Ведерниковым стояло живое свидетельство, что ничего не стряслось, и было совершенно ясно, что вот этот милый белобрысый парень точно не прыгнет, ноги его в лаковых ботиночках детского фасона точно не будут размолоты тяжкими колесами «хаммера», ошметки их не отрежет, бурча, измазанный кровью хирург. Ненадолго Сережа Никонов становился гарантом будущего, верным средством против катастрофы. Благость плыла, делая теплее тусклый воздух, на лице белобрысого расплывалась, приподнимая уши, счастливая улыбка – и иллюзия идентичности тотчас исчезала, когда Ведерников понимал, что эта улыбка балеруна есть отражение того, что бесконтрольно образовалось на собственной его размякшей как мед физиономии.

Ведерников не признавал между собой и балеруном того художественного сходства, ради которого Сережа Никонов так старался. Сравнение он проводил не с собственным обликом, которого толком не знал, – как не представляет себя всякий человек, глядящий в домашние зеркала не долее необходимого, а среди чужих отражающих поверхностей уклоняется от встречи с собой, точно с докучливым знакомым. Оригиналом, как ни странно, служил «мой сын Олег» с фотомонтажа, который мать разместила в Сети. В первый раз наткнувшись на это странное проявление мечтательного цинизма, Ведерников был уверен, что больше никогда картинку не откроет. Однако же он сохранил ссылку и время от времени, чаще, чем хотел бы себе признаться, на нее кликал. В тридцатилетнем примерно мужчине, погрузившем веснушчатые узкие ступни в тучную грязь неизвестного огорода, Ведерников узнавал себя и полнее, и ярче, нежели в том изжелта-бледном типе, что по утрам глядел на него исподлобья, шоркая щеткой во рту и роняя сгустки пены в раковину.

Увеличивая картинку на мониторе до акварельных расплывов, Ведерников пытался разгадать, в чем тут фокус. Допустим, при помощи фотошопа не проблема нарисовать на человеке чужую одежду. Не проблема приделать инвалиду живые ноги, взятые от любого фотодонора, – тем более ног своих Ведерников уже совершенно не помнил. Но вот руки на снимке – руки были точно его, Ведерникова, с характерными, похожими на деревянные ложки большими пальцами и бледными лунными ногтями; почему-то Ведерников был уверен, что, если бы у фотографии можно было снять отпечатки, они бы совпали тоже. Интересно, что это был за вертикальный, узкий предмет, который Ведерников держал перед собой такой уверенной, рабочей хваткой, что фотошопу удалось заменить его на лопату без малейшей потери правдоподобия? Он совершенно не помнил. Еще Ведерников заметил, что на снимке у него одни части тела темнее других, и отчетливые границы загара – выше запястий, у основания шеи – напоминают склейки у реставрированных статуй, с той зеркальной разницей, что на мраморе фрагменты, поставленные на место отбитых рук и голов, всегда светлее основного массива камня. Содержится ли тут подсказка, как именно мать монтировала «сына Олега»? Странно, что вот, она звонит дежурно раз в несколько дней, и, кажется, можно задать вопрос, но не спросишь никогда.

Да, на этом фальшивом снимке Ведерников нравился себе гораздо больше, чем в действительности. Он не мог объяснить этого сентиментального эффекта. Сперва он был совершенно уверен, что никогда не бывал на дощатой и кривоватой дачке, что глядела со снимка тремя с половиной ветхими окошками, из которых верхнее, чердачное, было вроде звезды на кокарде, с дольками красного стекла. Но чем дальше, тем больше и дачка, и местность начинали казаться Ведерникову знакомыми. Был ли то результат частого и пристального изучения картинки, или действительно пробуждалась память, говорившая, например, что розовое мутное пятно в нижнем левом окне представляет собой герань? Соотношение лиственных крон на заднем плане фотографии внятно свидетельствовало, что за этими деревьями пролегает лесная дорога с неодинаковой высоты рыжими колеями, между которыми травянистые заросли, полные шмелей и мотыльков, мреют на низком солнце и мягко волочатся по днищу автомобиля. Когда Ведерников мог проезжать этими фланелевыми пыльными ухабами – на чужой, полной скользких ерзающих свертков, перегруженной машине, что переваливалась пешком, как утка? Откуда Ведерникову известно, что на веранде, видной краешком, фанерный стол застелен голубой, обляпанной съедобными пятнами клеенкой, а у дверей, на коричневой лавке, стопкой стоят мокрые ведра, и очень трудно снять верхнее, застрявшее набекрень?