Йоханнес Зиммель: Человек, который рисовал миндальные деревца

Их было двадцать человек, и большой длинный стол, за которым они сидели, оказался самым удобным из всех, расположенных, как лучи звезды, вокруг большой танцплощадки. Когда музыканты позволяли себе небольшой перерыв, можно было слышать легкий шорох набегающих на берег волн. Перед едой, за коктейлем, генеральный консул и он же старый друг Эрскина Коллинза перезнакомил своих гостей. Там был каннский бургомистр с супругой, там был самый известный адвокат, тоже с супругой, была супружеская чета из Швеции, муж — владелец верфи, была чета из Германии, муж — известный хирург, была итальянская аристократическая чета из Милана, ему принадлежало одно издательство и одна римская газета, был армянин Рубен Аласян, пожилой человек, державший в Ницце большой ювелирный магазин, и еще был стройный, широкоплечий мужчина с русыми волосами, резкими чертами лица, сверкающими зубами и очень светлыми глазами. Он проживал в расположенном на расстоянии часа езды городке Сен-Поль-де-Ванс, маленьком, очень древнем городке, где живет и работает много художников, как он поведал о том миссис Коллинз. Этот рослый, высокий человек был добрый друг армянского ювелира из Ниццы, о чем она узнала позднее. Звали его Пьер Мондрагон, и сам он тоже был художник. Позднее, за ужином, он сел рядом с миссис Коллинз. А мистер Коллинз сидел рядом с консулом.

С той самой минуты, как миссис Коллинз представили Пьера Мондрагона, ее томило все крепнущее беспокойство. Ради нее самой и ее мужа за столом говорили по-английски. Кто лучше, кто хуже. Мондрагон говорил бегло. И с той же минуты, как он увидел миссис Коллинз, его, казалось, не занимал больше никто из гостей. Светлые глаза Мондрагона были неотрывно устремлены на нее, беседовал он только с ней, а после ужина, перед началом шоу, они пошли танцевать на большой, приподнятой над уровнем пола танцплощадке у самой воды.

Пьер Мондрагон танцевал превосходно. В его движениях была какая-то гибкость хищного зверя и одновременно бездна нежности. Он крепко прижимал к себе миссис Коллинз, она позволяла вести себя безвольно, как с удивлением отметила. Она была женщиной, получившей строгое буржуазное воспитание, она любила своего безупречно порядочного и скучноватого мужа, никогда его не обманывала, никогда и не думала ни о чем подобном. Но в этот вечер жизнь миссис Коллинз круто переменилась.

Окончилось большое шоу со всеми герлс, фокусниками и певцами — здесь это называли spectacle, — и снова миссис Коллинз танцевала с художником Пьером Мондрагоном, но теперь уже среди множества других пар на большой танцплощадке, над морем, под звездным небом и медовой луной. Пестрые лучи прожекторов скользили над ними, капелла играла «Серенаду лунного света» Гленна Миллера.

— Вы божественная, — сказал Мондрагон, медленно кружась с миссис Коллинз, — вы божественная, известно ли вам, что такое coup de foudre?

— Нет, — отвечала она и почувствовала, как по спине у нее пробежала дрожь. На ней было тесно облегающее, с глубоким вырезом платье из шелка с серебряной нитью, на нем — смокинг, белый жилет и красный галстук.

— Coup de foudre, миссис Коллинз, — это удар молнии любви, — сказал Пьер Мондрагон. — И этот сoup de foudre поразил меня. Я люблю вас, миссис Коллинз.

— Вы не должны так говорить, — сказала она, и снова эта дрожь бежит по спине.

— Вы запрещаете мне любить вас?

— Да.

— Но вы не можете мне это запретить.

— Я… Что это вам вообще взбрело в голову? Замолчите! Немедленно замолчите! Я уже двадцать пять лет счастлива в браке.

— На самом деле вы совсем не счастливы. А вот я сделаю вас счастливой, такой счастливой, какой вы никогда еще не были. — И вдруг он прижал ее к себе.

— Немедленно отпустите меня, не то я закричу!

— Можете кричать, миссис Коллинз, можете кричать!

— Пожалуйста, отпустите меня, мосье Мондрагон, пожалуйста.

— Вот так-то лучше, — сказал он и разжал железную хватку своих рук. — Так я и знал.

— Что знали? — Ей трудно было говорить.

— Что вы тоже без ума от меня, — отвечал Пьер Мондрагон.

И он был прав, продолжала миссис Коллинз. Вокруг нашего Train bleu все еще завывала буря, дождь все еще хлестал по составу, который мчался сквозь ночь к югу. Вагон мягко покачивался.

— Безумство, не правда ли?

Она пригладила волосы и поглядела на меня. В первый раз без улыбки.

— Я бы еще с удовольствием что-нибудь выпила.

Я наполнил ее бокал.

— И себе, — сказала она.

— Боюсь, в бутылке уже ничего не осталось.