Йоханнес Зиммель - Человек, который рисовал миндальные деревца

— Кто, простите?

— Ну, этот художник. Пьер Мондрагон. Он знал, почему вы больше не приезжаете?

— Ах, вы про Пьера? Ну конечно же знал. Он ведь с самого моего возвращения начал мне писать. Едва мы прибыли в Нью-Йорк, от него на адрес моей подруги уже пришло первое письмо. В письме лежала открытка, на которой он снова изобразил миндальное деревце. И к открытке — длинное любовное письмо, изумительное, первое из множества. Ему бы лучше стать не художником, а писателем. Мы переписывались регулярно, хотя и с длительными интервалами, поскольку, конечно же, болезнь мужа отнимала у меня очень много сил, душевных тоже. Пьер вполне понял меня, когда я объяснила ему причину долгого молчания между письмами, — миссис Коллинз снова отпила из своего бокала. — Время шло. Месяцы… Годы… Состояние Эрскина становилось все хуже. Теперь переписка с Пьером стала моим единственным утешением. Раз в год он посылал мне новое деревце… по одному в год. Я была в таком отчаянии, что не сразу и заметила, как Пьер силится скрыть свое собственное.

— А он-то почему был в отчаянии?

— Этот вопрос я и задала ему в одном из писем. Шампанское еще есть?

— Немножко, — и я наполнил ее бокал.

— Благодарю, мосье Руайан. Пьер был в отчаянии — я с большим трудом добилась от него ответа, — потому что картины его никому не нравились. Он писал их, писал, а покупать никто не хотел. У него были долги. Он проиграл один процесс, и долгов стало еще больше… Тогда я и отправила ему первый чек.

— Вы посылали ему деньги?

— А почему ж нет? Это был человек, которого я люблю. Это был человек, который любит меня. Он не принял мой чек, он переслал его обратно. Я подписала новый чек и отправила его Пьеру. И на сей раз он его принял. С тех пор он больше не отказывался брать у меня деньги, если попадал в затруднительные обстоятельства.

— А часто он попадал в эти самые обстоятельства?

— Несчастья словно преследовали его. С ним то и дело случалось что-нибудь ужасное. Дела у него шли все хуже и хуже… как и у бедного Эрскина, который к этому времени уже едва мог поднимать веки.

— Миссис Коллинз, так сколько же денег вы переслали Мондрагону?

— Ну, примерно несколько тысяч долларов, то ли пять, то ли шесть, то ли семь, я уж и не помню. Понимаете, ведь прошло целых одиннадцать лет… Последние четыре года Эрскин провел в специализированной клинике, домашний уход уже был для него недостаточным. Я сидела у него каждый день, сидела часами, до самой его смерти.

— А когда он умер?

— В прошлом году четырнадцатого ноября. Не стану описывать вам последние дни его жизни, — она опустила жалюзи и смолкла. — Мне самой требовался санаторий, — сказала она после молчания. Потом своенравно вскинула голову. — А теперь я еду к Пьеру. Он даже и не знает, что я к нему еду. Это будет для него сюрприз. А Эрскин… Я уже так много успела позабыть из того ужасного, что со мной случилось. А рядом с Пьером я забуду все остальное. Я ведь уже говорила вам, что начинаю новую жизнь.

— Ну да, а я пожелал вам счастья в этой новой жизни, — сказал я, — а теперь желаю его вторично.

— Благодарю вас, мосье Руайан, — и она серьезным видом протянула мне руку. Потом снова улыбнулась. — Я уже заказала себе номер в «Карлтоне». И оттуда позвоню Пьеру и скажу ему, что я вернулась. Навсегда.

— И вы хотите навсегда оставить Нью-Йорк?

— Да. Банком будут теперь управлять люди, пользующиеся моим абсолютным доверием. Нашу большую квартиру я уже ликвидировала, едва Эрскина положили в больницу. Теперь у меня есть только небольшие апартаменты в пентхаусе. Я думаю, что останусь в Сен-Поль-де-Вансе… или там, где пожелает Пьер. Он ведь так много путешествовал на своем веку… Я буду ездить с ним, — она зевнула.

Я встал и позвонил.

Тотчас появился лысый проводник.

— Уберите, пожалуйста, бутылки и бокалы, — сказал я и отступил в коридор, чтобы дать ему место. Он вышел из купе миссис Коллинз с подносом.

— Сколько там всего? — тихо спросил я. Он назвал сумму. Я сунул ему в руку несколько бумажек. Больше, чем полагалось за шампанское, и он поблагодарил меня.

Миссис Коллинз сидела на постели и по-прежнему глядела на стенку купе. У нее был теперь совершенно отсутствующий вид. Но улыбка так и осталась у нее на лице.

Я подошел к ней.

— Доброй вам ночи, миссис Коллинз. Пусть хороший сон унесет вас в вашу новую жизнь.

— О да, — отвечала она, — так оно и будет. Вы только представьте себе: еще несколько часов — и я снова с ним.