Василий Голованов - На берегу неба (сборник)

Сырой ветер пронизывал меня насквозь. Я чувствовал непомерную усталость и ломоту во всем теле. Я заболевал, но еще не понимал этого… Мы тронулись вверх по краю каньона: каждый шаг отдавался острой болью в плече, которое я потянул годом раньше, работая на острове Колгуеве, шум крови стоял в ушах. Почти уже не помню, как кончился подъем и начался спуск. Под пологом мрачных туч открылась, действительно, речная долина, уходящая далеко в глубь острова. Напротив нас под облаками темнела подошва горы. Теперь все сходилось с картой – сначала долина, за ней гора. Но откуда взялись эти адские ворота? Почему река прорубила себе дорогу в скале, а не обошла ее? Плотность пород… Какими тонкими пластинками расслаивается камень – они похожи на черную чешую. Дракона, наверное? А шаги звенят, как будто идешь по россыпям медных монет. Нет, глуше – золотых. Золотая лихорадка. Всего так и трясет… Спина впереди – Архип. Мне ни разу не удалось догнать его, ведь он – ведущий, он – ведающий, он – ведун. Но если я упаду, а он не обернется – заметит ли он мое исчезновение?

Мысли мешались, вплотную уже подступал бред. Возможно, это мне помогло – по крайней мере некоторое время еще я шагал, ничего не соображая. Позже я много думал над загадкой бреда: с одной стороны, увеличение температуры тела уже на два – два с небольшим градуса дает такие изменения в восприятии окружающего, что смысл его полностью меняется. Но, с другой стороны, мир от этого не распадается, остается связанным, хотя и иными связями, чем мир нормальный, в котором главным узлом, универсальной константой является температура тела в 36,6 градуса. Объективность, таким образом, задается специфическими для человека формулами белкового обмена, при которых клетки сгорают от повышения температуры и угасают с ее понижением. Что там, за верхним и нижним температурным порогом? Если бы мозг мог мыслить, не отключаясь, мы, конечно, увидели бы совсем иные миры, нежели тот, к которому привычны… И ведь бред раньше сознания открыл мне, что я болен и подсказал слово, в котором заключался мой страх: я боялся упасть.

Я упал, когда мы переходили реку, далеко поднявшись вверх по течению: берег там пологий и река, разделившись на несколько рукавов, бежит между галечными отмелями, ничем не напоминая тот беснующийся поток, который зажат в ущелье. Переходя главное русло, я оступился – глубина оказалась больше, чем я ожидал. Ногами почувствовал угрожающую силу течения. Дна не было видно из-за мути, нанесенной в реку дождем. Только что впереди меня прошел Архип, но я боялся сделать следующий шаг, не в силах оторвать взгляда от несущейся вокруг меня тугой воды, хотя чувствовал, что течение уже выворачивает гальку у меня из-под ног.

– Ходи! Скорей ходи! Там твердо! – звонко крикнул Архип, заметив, что река сковала меня.

Словно очнувшись, я рванулся, но тут течением меня и подсекло – сделав еще шаг, я повалился вперед, выставив перед собой руки. Смешно, должно быть, я смотрелся, стоя на четвереньках в мелкой воде, придавленный тяжелым рюкзаком, не в силах подняться.

– Больной, больной совсем, – через секунду взволнованно говорил Архип, подняв меня на ноги и заглядывая в лицо.

К счастью, палатка, которую я нес в рюкзаке, осталась сухой. Я очнулся уже под брезентовым пологом, в теплом спальном мешке Архипа, сшитом из двух оленьих шкур мехом вовнутрь. Мутный свет ночи сочился сквозь линялые покровы нашего убежища, сотрясаемого порывами ветра. Когда я проснулся снова, было двенадцать часов следующего дня. Напоминанием о том, что вчера со мною случилась какая-то неприятность, была боль в колене. Первая мысль была о еде, вторая – что мы выбились из графика и надо немедленно отправляться в дальнейший путь. Я велел Архипу собираться, но против своего обыкновения он вдруг решительно воспротивился:

– Нет, сегодня идти не будем.

«Вот тебе на, сапог-то один совсем мокрый еще», – подумал я, ощупывая свою одежду.

– Почему не будем?

– У тебя болезнь не простуда, у тебя болезнь внутри.

Я взглянул на проводника с недоумением.

– У меня не болит внутри.

– У тебя вот здесь болит, – сказал Архип и похлопал себя по пояснице.

– Да ничего у меня не болит!

Мы оба смотрели друг на друга с досадой.

Ладно – так или иначе – а мы остались. Странен вышел этот день: я его запомнил на всю жизнь. Наблюдая за ловкими движениями Архипа, который наловил в реке крупных гольцов и сейчас их разделывал, распластывая рыбу вдоль, ломтями нежного розового мяса, я вдруг вспомнил прошлогоднего своего помощника и тут только сообразил, что фамилия-то у них одна и та же. На острове Колгуеве в помощниках у меня был ненец Ардеев Никита, замечательный из всего этого народа человек, вот только почти не говорил по-русски, да и не стремился. Мы с ним нелегкую делали работу – ставили знаки, таскали бревна для них оленьими упряжками, на определенных местах связывали и воздвигали. Сколько тонн бревен и камня переворочали вдвоем за лето, даже не знаю. В помощь ко мне был отряжен Никита председателем как бы на трудовую повинность за какую-то, как я понимаю, внутреннюю гордость, которую председателю хотелось сломить. Никита был из богатого рода, и дед его владел чуть не половиной пастбищ на Колгуеве, а дядя был большой шаман. Никита это прочно держал в голове, но не роптал, смеялся над председателем и был мне помощником, лучше которого трудно себе вообразить.