Василий Голованов - На берегу неба (сборник)

Проводник наш, который на корабле только курил, или просто жевал табак, или спал, совершенно преобразился, высадившись на берег: быстро натаскал сухого плавника, развел огонь в печи и, пока мы занимались распаковыванием вещей, вышел и через короткое время вернулся с парой гусей. Ощипал их, разделал и, бросив варить, тут же разобрал бывшие в избе сети, чтоб сразу поставить. Как я потом заметил, он совсем не умел сидеть на месте без дела.

Тут уже пора бы начаться, а может, даже и закончиться рассказу моему, который все впадает в отступления, по писательскому неумению кажущиеся мне необходимыми. И вот еще одно, которое не обойдешь.

У самого входа в Грибовую губу, на крошечном, лилового камня островке стоит старый поморский крест. Странные чувства вид его вызывает, когда, поднявшись на мыс, закрывающий наше жилье, глядишь в бледную даль пустого моря, по которому иногда пробегает серебристый блеск солнца, выглянувшего в незримый издали проем между туч. Волны, одна за другой накатывая на берег, отсчитывают время вечности. И кажется – вот из далекого серебристого сверкания моря, из бледности вод, как бы из глубины, сейчас проступит невидимый флот, белея парусами. Староманерные, крутобокие лодьи и кочи, правя сначала на окутанную шапкой облаков вершину Первоусмотренной, а затем на крест, приблизятся к берегу, послышатся глухие, застывшие в море голоса, и вот уже ватага промышленников, хрустя галькой, соскочит на берег, озирая знакомое место… Глядя на крест и в даль моря, не можешь отделаться от впечатления, что прибывшие еще здесь, только отошли на промысел в соседний залив Кут Захара, а заодно и хозяина нашей избы прихватили с собой пособирать пуху на островках, где гнездится гага… И этот странный эффект, возникающий в нетронутой природе, где время ничего не меняет за десятки и сотни лет, удесятеряется по силе крестом и именем горы, осеняющей это место. «Первоусмотренная» – сколько надежды, сколько радости в этом имени! Усмотрел! Усмотрел! Вот она земля, вот Матка, дошли!

Поморских топонимов на Новой Земле много, но характерно, что все они тянутся вдоль линии морского берега, очень недалеко распространяясь в глубь острова. Заливы, мелкие в них острова, реки, близлежащие озера, издали заметные горы, могущие служить маяками, – все это было поморам известно, но дальше простиралась для них земля, чуждая и немая, ненареченная, безымянная. Когда же в конце девятнадцатого столетия стали на Новую Землю переходить ненцы – в первоначальной надежде водить здесь, как и везде, оленей, – они некоторым пространствам плоской тундры, пригодным для кочевья дали свои имена. И так появились рядом с русскими топонимами названия еще ненецкие, доставшиеся речкам, холмам, разным мелким озерцам, которых не счесть на болотистой Гусиной земле, а также некоторым второстепенным выступам морского берега, незначительным для морехода, но важным для всякого человека, держащего свой путь тундрой и ищущего, к чему бы привязать свой взгляд. Никак, плывя морем, не объедешь Савину Ковригу на входе в Костин Шар, поспешая на промысел или на отдых в глубокие, узкие, безопасные во всякие шторма фьорды Южного острова. И оттого здесь каждый камень, каждый островок, каждый мысок не обойден, поименован. Не Гусиный нос – так Гагаркин; не нос – так Клюв, какое-нибудь имя да подыщется же. А Людсаля (в переводе с ненецкого «мокрый мыс») – он для морехода не значит ничего, не суля ни укрытия, ни опасности, к нему судоводитель и приближаться-то не станет. Поэтому русского названия у него нет, только ненецкое. Тут разница. Но что интересно: все названия эти, родившиеся из естественного хода жизни, прирастают к земле так крепко, что их от нее не отдерешь, будто корни пустили. И сразу можно отличить от них топонимы, присвоенные земле экспедициями только по необходимости. Только от истощения сил сердца можно какой-нибудь прекрасной горе, которая, может, несколько миллионов лет созревала, дожидаясь своего имени, припечатать название «Безымянная», то есть имени не имеющая, и успокоиться. К чему это рассуждение, скоро станет ясно.

Работы у нас с первого дня было невпроворот, но величественная, грозная красота этих мест глубоко отпечаталась у меня в сердце. Я полюбил ходить и задумчиво курить на вершину скалы над заливом. И помню утро, когда игра преломляющегося в облаках и в морской воде солнечного света совершенно заворожила меня. В Заполярье чарующие оптические обманы вообще не редкость, но тут не о том шла речь – не об обмане, а только об особой пронизанности всего вокруг каким-то странным светом, в результате чего знакомый в деталях пейзаж предстал совершенно сказочной картиной. Над горами по ту сторону залива собирались удивительные облака. Казалось, светится только нижняя, ослепительно-белая их бахрома, в то время как выше царит мрак, и в этот мрак погружены горные вершины. И если б я не знал, что Первоусмотренная горушка-то по сути небольшая, можно было бы вообразить, что за облаками скрываются немыслимой высоты пики.