Ален де Боттон - Курс любви

Спор кончается состязанием в крике между Рабихом и этой разгневанной маленькой личностью, которая где-то в недрах своего мозга попросту лишена тех самых нейронных связей, позволивших бы ей осознать, что в данном случае ставится на карту.

– Потому что я так говорю, – возглашает Рабих. – Потому что тебе девять лет, а я намного старше и знаю кое-что, чего ты не знаешь… и я не намерен стоять тут целый день и спорить с тобой об этом.

– Так нечестно! Тогда я просто буду кричать и кричать, – грозит Эстер.

– Ничего подобного вы себе не позволите, юная леди. Вы отправитесь в свою комнату и останетесь там до тех пор, пока не будете готовы снова спуститься, присоединиться к семье за ужином и вести себя цивилизованно, показав мне, что вы обучены хорошим манерам.

Если честно, делать выговоры Рабих не привык: он, с рождения настойчиво стремящийся избегать любых столкновений, все-таки был вынужден сделать столь лишенный любви выговор своей крошке, той, кого он любит сверх меры.

Мечта родителей в том, чтобы сберечь ребенку время: помочь ему разом обрести способность проникать в суть вещей и явлений, способность, для развития которой требуется трудоемкий и долгий опыт. Но прогрессу рода человеческого на каждом повороте препятствует присущее человеку от рождения сопротивление поспешным выводам. Нас сдерживает врожденный интерес вновь изучить все главы полного каталога проявлений идиотизма нашего вида – и попусту растратить добрую часть жизни на самостоятельные поиски того, что другие, нам подобные, затратив много средств и перенеся много мучений, уже открыли и нанесли на карту.

Романтические идеи традиционно с подозрением относились к правилам в воспитании детей, считая их фальшивыми, лицемерными украшательствами, которыми без необходимости драпируют естественную добродетель детей. Однако после более близкого знакомства с некоторыми реальными (из плоти и крови) юношами и девушками мы вполне способны постепенно передумать и прийти к мнению, что правила поведения, принятые в социуме, – это, по правде, неоспоримая защита от вездесущей опасности скатиться обратно к варварству. Выученные манеры не должны становиться орудием холодности и садизма, всего лишь способом научить нас держать животные замашки запертыми внутри, с тем чтобы семейный ужин не скатывался неизменно к анархии.

Порой Рабих раздумывает, куда на самом деле заводит их весь титанический родительский труд – на что пошли часы, которые они тратили, чтобы забрать детей из школы, разговаривать с ними, задабривая и взывая к их разуму. Начал он с постулата, надеясь (наивно и себялюбиво), что они с Кирстен взращивали более совершенные образцы самих себя. Понадобилось время, чтобы он понял, что вместо этого он помогал вырастить двух людей, родившихся для того, чтобы стать испытанием для своих родителей, личностей, которые станут навлекать на отца неоднократно неудовлетворенность собой, частые вспышки гнева и насильственное, тревожащее и временами прекрасное расширение его интересов далеко за рамки чего угодно имевшегося в его воображении: в дотоле враждебные сферы катания на коньках, сериальных комедий по телевизору, розовых платьев, космических исследований и фанатов «Хартс» в Шотландской премьер-лиге [31]. У школы, где учатся дети (исполненное благих намерений небольшое учебное заведение неподалеку от дома), Рабих, стоя в сторонке, наблюдает, как другие родители высаживают из машин своих драгоценных чад, и размышляет о том, что жизнь все-таки не способна вознаградить масштабно все надежды, которые одно поколение возлагает на худенькие плечи другого. Для вручения славных судеб своим подопечным родителям не достает совсем чуть-чуть, а ловушек вокруг детей слишком много, и в них слишком легко попасть, даже если в будущем, возможно, им светит золотая звезда или овация за отлично исполненную (при полном зале) декламацию поэмы о во́ронах. Временами защитная вуаль родительской сентиментальности спадает, и Рабих видит, что отдал очень значительный кусок лучших дней своей жизни паре человеческих созданий, которые, не будь они его собственными детьми, почти наверняка поразили бы его основательной обыкновенностью – до того ординарных на деле, что, случись ему повстречать их лет через тридцать в каком-нибудь пабе, он вполне мог бы предпочесть даже не заговаривать с ними. Такое озарение непереносимо.

Как бы скромно ни отпирались родители, как бы ни преуменьшали свои честолюбивые замыслы перед незнакомцами, иметь ребенка – значит (по крайней мере вначале) пойти на штурм, попытаться создать не просто еще одно среднее человеческое существо, а образец, наделенный необычайными качествами и достоинствами. Заурядность, хотя и статистическая норма, ни за что не может стать изначальной целью: просто чересчур уж велики жертвы, принесенные для приведения ребенка ко взрослости.