Ален де Боттон - Курс любви

– Что ты наделал? – вопит Уильям, чья прелесть куда-то испаряется.

– Ничего, – отвечает Рабих. – Эта штука сама взбесилась.

– Нет! Не она, а ты что-то натворил. И должен сейчас же это исправить!

– Конечно, я бы с удовольствием. Но это сложно. Придется в понедельник наведаться в магазин.

– Папа! – Слово вырывается, как вопль.

– Миленький, я понимаю, ты, должно быть, огорчен, но…

– Это ты виноват!

Хлещут слезы, а еще через мгновение Уильям пытается пинком ударить неумелого пилота по голени. Конечно же, поведение мальчика отвратительно и немного удивительно (намерения папы были такими хорошими!), однако в данном случае, как и в немалом числе других, оно все же видится еще и как искаженное проявление уважения к Рабиху как к отцу. Позволяющий вести себя столь капризно ребенок должен чувствовать, что он в безопасности рядом с кем-то еще. Прежде чем ребенок способен вспыхнуть гневом, нужно, чтобы атмосфера вокруг него была благожелательной. Сам Рабих в юности никогда не позволял себе такого со своим отцом, но ведь и не чувствовал он себя никогда, чтобы тот так любил его. Все уверения, которые высказывались им и Кирстен много лет: «Я всегда буду на твоей стороне», «Ты можешь говорить нам обо всем, что чувствуешь», – сработали блестяще, они поощряли Уильяма и его сестру на прямое и сильное выражение своих невзгод и разочарований перед двумя любящими взрослыми, которые заранее дали понять, что они способны воспринять и воспримут этот пыл. Будучи свидетелями гнева детей, Рабих с Кирстен получают возможность заметить, как много сдержанности и терпения выработали они в самих себе за эти годы, сами не до конца это сознавая. Их несколько более уравновешенные темпераменты – это наследие десятилетий мелких и более крупных разочарований: в их мыслительных процессах русла терпения были проложены, как ущелья потоком воды, множеством неудач и несчастий. Рабих не вспыхивает гневом, когда случайно делает помарку на листе бумаге, на котором пишет, среди прочего и потому, что в прошлом терял работу и видел, как умирала его мать.

Исполнение роли хорошего родителя привносит с собой одно большое и очень мудреное требование: быть постоянным носителем глубоко прискорбных вестей. Хороший родитель должен быть защитником целого ряда долгосрочных интересов ребенка, которые ему или ей по самой природе совершенно невозможно представить, не говоря уж о том, чтобы с легким сердцем на них согласиться. Из любви родители сами должны собраться с духом, чтобы говорить о чистке зубов, уборке комнат, времени, когда пора спать, благородстве, а также о допустимых пределах сидения за компьютером. Из любви они должны принять обличие зануд с ненавистной и доводящей до бешенства привычкой оповещать о неприятных фактах бытия как раз тогда, когда веселье по-настоящему только начинается.

И как результат этих невидимых, тайных деяний любви, если все пошло гладко, хороший родитель в итоге должен стать объектом сильного возмущения и негодования.

Как ни трудны, возможно, просьбы, Рабих с Кирстен произносят их твердо, но нежно: «Еще только пять минут поиграть, а потом игра окончена, о’кей?», «Принцессе Э пора принять ванну», «Как то, должно быть, ни досадно для вас, но мы не бьем тех, кто не согласен с нами, помните?» Им хочется уговаривать, прельщать и, самое главное, никогда не навязывать вывод силой или с помощью основного психологического оружия, в арсенале которого напоминания о том, кто старше, больше и богаче, а следовательно, и распоряжается пультом управления и ноутбуком.

«Потому что я твоя мать», «Потому что твой отец так сказал»: было время, когда одни только эти родственные титулы приводили к послушанию. Однако значения этих слов были преобразованы нашей эрой доброты, так что мать и отец ныне просто «люди, которые сделают мне приятно» или «люди, чьим советам я могу следовать, если (и только если) увижу смысл в том, что они говорят».

К сожалению, есть ситуации, в которых лесть больше не срабатывает. К примеру, когда Эстер принимается дразнить Уильяма из-за его тела и мягкое материнское предостережение пропускается мимо ушей. Пенис мальчика становится «гадкой сосиской», как то и дело кричит Эстер дома, а потом, еще менее вежливо, нашептывает ту же метафору группе своих подружек в школе. Ее родители пытаются тактично разъяснить, что ее насмешки уязвляют мальчика и смахивают на глумление и издевательство и вполне могут осложнить его отношения с женщинами, когда он станет старше. Только их слова, конечно же, пустой звук для его сестры. Она отвечает, что они ничего не понимают, что у Уильяма на самом деле между ног висит гадкая сосиска, и именно поэтому в школе все так смеются. Не вина их дочери, что в девять лет она еще не принимает во внимание природу тревоги (и – где-то в сторонке – легких смешков) своих родителей. Однако со стороны Эстер это все-таки дерзость, получив от родителей твердое распоряжение перестать дразниться, обвинять их во вмешательстве в ее жизнь и написать слова «Губители веселья» на клочках бумаги, которые затем она разбрасывает, словно хлебные крошки, вокруг дома.