Ален де Боттон - Курс любви

Довольно длительное время все чувствуют себя лишними рядом с ними. Им не хочется видеть никого из друзей, бывших отрадой и надеждой каждого до того, как они встретились. Однако чувство вины и любопытство постепенно пробудили в них лучшие чувства. На деле это означает: они стали чаще видеться с друзьями Кирстен, поскольку у Рабиха приятели были рассеяны по всему свету. Группа однокашников Кирстен по Абердинскому университету по пятницам собиралась в баре «Арка». Далековато от их квартиры, практически через весь город, зато там имелось огромное разнообразие виски и живого разливного пива – хотя в тот вечер, когда Кирстен уговорила Рабиха наведаться в бар, ее супруг довольствовался газированной водой. И не в силу особенностей своей религии, как пришлось ему разъяснять (пять раз), просто у него не было настроения пить.

– «Муж и жена», обалдеть! – восклицает Кэтрин, в голосе которой улавливается насмешка. Она против браков и лучше относится к тем, кто подтверждает ее предубеждение. Конечно, фраза «муж и жена» все еще звучит странновато и для Рабиха с Кирстен. И они тоже зачастую заключают эти титулы в ироничные кавычки, дабы облегчить их громоздкость и неуместность, поскольку не чувствуют в себе ничего похожего на тех людей, каких склонны ассоциировать с этими словами, рождающими представление о более старших, более устроенных в жизни и более жалких, чем себя считают сами молодожены. «Миссис Хан пришла!» – с удовольствием восклицает Кирстен, приходя домой, играючи относясь к понятию, в которое по-прежнему лишь отдаленно верится каждому из супругов.

– Так, Рабих, ты где работаешь? – спрашивает Мюррей, который неприветлив, бородат, работает в нефтяной отрасли и одно время в университете был воздыхателем Кирстен.

– В архитектурной фирме, – сообщил ему Рабих и отчетливо ощутил себя девочкой, как то случалось с ним порой в присутствии более властных мужчин. – Мы занимаемся проектированием городских площадей и районированием пространства.

– Погодь, старик, – прерывает Мюррей, – ты меня уже усыпил.

– Он архитектор, – поясняет Кирстен. – Еще он занимается домами и офисами. И, будем надеяться, сделает больше, когда экономика вновь наберется силенок.

– Понимаю: пересиживаем рецессию в темных уголках королевства, не так ли? Прежде чем снова выйти под яркий свет рампы и возвести очередную великую пирамиду Гизы? – Мюррей посмеивается (может, громче, чем следует) над собственной шуткой, в которой нет ничего забавного. Но не это задело Рабиха, скорее то, как повела себя Кирстен: нежит в руке остатки пива, головку склоняет к старому университетскому приятелю и от души вместе с ним хохочет, как будто и в самом деле было сказано нечто остроумное.

По пути домой Рабих молчит, а потом заявляет, что устал, отвечает известным «ничего», когда его спрашивают, что случилось, уже в квартире, где все еще пахнет свежей краской, устремляется в каморку с диван-кроватью и с силой захлопывает за собой дверь.

– Ой, да хватит уже! – восклицает она, повышая голос, чтоб ее было слышно. – Скажи по крайней мере, что происходит.

На что он отвечает:

– Да пошла ты! Оставь меня в покое! – Именно так порой звучит страх.

Кирстен заваривает себе чай, потом идет в спальню, настойчиво убеждая себя (не совсем правдиво), что понятия не имеет, с чего это ее молодой муж (который и вправду являл собой странное зрелище в баре «Арка») мог так расстроиться.

Суть обиды обычно составляет горькая микстура из сильного раздражения и столь же сильного желания не общаться по поводу его причин. Надувшимся отчаянно необходимо понимание других, и в то же время они ничего не делают, чтобы получить его. Сама необходимость объяснять становится стержнем обиды: если партнеру требуется разъяснение, то он или она явно тебя не стоит. Мы должны добавить: тем, на кого обращены чувства надувшихся, повезло, это означает, что они уважают вас и настолько верят вам и считают, что вы должны понимать их невысказанную боль. Это один из самых странных даров любви.

В конце концов она встает с постели и стучится в дверь каморки. Ее мама всегда говорила, что никогда не стоит ложиться спать в ссоре с мужем. Кирстен все еще уверяет себя, что ничего не понимает.

– Дорогой, ты ведешь себя, как двухлетний ребенок. Я на твоей стороне, ты помнишь? Объясни по крайней мере, что не так.

И внутри узенькой комнатушки, забитой книгами об архитектуре, малыш-переросток поворачивается на диван-кровати и уже ни о чем не может думать, кроме как о том, что он не уступит, – об этом и еще почему-то о том, до чего странно выглядят тисненные серебром слова на переплете книги на ближайшей полке: МИС ВАН ДЕР РОЭ [22]. Положение, в каком Рабих находится, непривычное. В былых отношениях он всегда упорно старался быть тем, кто беспокоится меньше, однако душевная энергия и твердость Кирстен обрекли его на другую роль. Теперь его черед лежать без сна и переживать. Почему все ее друзья ненавидят его? Что она в них находит? Почему не пришла ему на помощь и не защитила его?