Николай Толстиков - Пожинатели плодов

Отдыхиваясь, они сидели впотьмах на приступке бани, предосенний воздух быстро охлаждал разгоряченные тела; Симка придвинулась и прижалась к Степану.

— Я замуж, кажется, выхожу, — проговорила она не то смеясь, не то серьезно.

Степан, вроде б как понимая шутки, ткнулся носом в ее мокрое плечо и поцеловал.

— На самом деле! Не сидеть же век у окошечка и тебя поджидать.

Он слышал от сестер, что у Симкиной подружки есть в деревне брат, то ли пастух, то ли конюх, тоже застарелый холостяк. За него, что ли?

— Замерзла ты, ерунду и городишь! — Степан, ежась от холода между лопатками и клацая зубами, потянул Симку обратно в жаркое нутро баньки…

Симка и вправду на другой день уехала в деревню и запропала так запропала… Степан порывался туда съездить да не решился: скверно, назовешься братом, а на уме другое.

Вот так и дождался ее, когда уж прихватило первым морозцем землю, в реке между хрупких ледяных заберегов стыла темная, будто свинцовая, вода, а из низких серых туч в беспросветном небе сыпала часто снежная крупка. От Симки остро пахло деревней: скотним двором, печным чадом, кислой шерстью. И говорила она теперь только об корове, об овцах, о том, как тяжело обряжать полный двор скотины, таскать от колодца большущие ведра воды; о том, что свекровушка больная и обряжуха неважная, а муженек или сожитель — до свадьбы ли! — денег домой носит мало, но отпустил вот на пару деньков в Городок родню попроведать.

Заметив, что Степан от ее россказней откровенно заскучал, Симка, ткнувшись губами ему в макушку и вздохнув, начала раздеваться. Увидев выпирающий ее живот с выпяченным синим пупком, Степан округлил глаза.

— Мы когда с тобой в бане мылись, я уж беременная была, — созналась Симка. — Своего-то сейчас до себя не допускаю, а тебя…

Симкина кожа в слабо протопленной избе покрылась пупырышками; Степан, простонав, накинул Симке на плечи полушубок и, выбежав на улицу, подставил пыхнувшее огнем лицо секущей снежной крупе…

Запил он страшно, до синих чертиков и черных карликов. Поволок все из дому на продажу; мать было воспротивилась да куда там — Степан в пьяной ярости отца оказался пострашнее. Мать, как в прежние времена при покойном ныне муже, сиганула однажды с перепугу в окошко. Или Степану это померещилось? Он, лежа без сил на полу под распахнутым окном, изрядно подзамерз и, кое-как поднявшись, закрыл створки рамы. На воле — белым-бело, глаза режет! Что-то часто блазнить стало в последние дни или просто «гляделки» болят? Из чертиков и карликов сегодня появился только один, со знакомым обличьем и подбитым глазом.

— Да что ты, брат, очухайся!

Савва!

— Ну и вонь! — Савва покосился на лужу блевотины под умывальником. — Пойдем-ка на волю, а то у тебя тут «крыша» запросто съедет!

Потянул теплый ветер, снежок быстро истаивал, асфальтовая разбитая дорожка вдоль речного берега мокро блестела, с голых, с распяленными в вечернем небе сучьями деревьев срывались хлесткие капли. Ежась, брательники подошли к воде: на поверхности колышущейся незамерзшей стремнины отражались огни фонарей, окружающих обкорнанное, без куполов, здание заброшеного храма на другом берегу.

Савва посмотрел куда бы присесть, облюбовал ствол подмытого еще весенним паводком дерева. Степан, притулясь рядышком, стал рассказывать брательнику и про Симку и про себя, сипя от спазмов в горле, размазывая по лицу слезы и не заботясь нисколько — понимает его Савва или нет.

Тот не судил и не сочувствовал:

— Ты, брат, забудь теперь побыстрей обо всем, не рви себя понапрасну… И женись-ка на сестре твоего друга Иосифа. Подружка детства твоя, сам рассказывал. Видел бы ты — какими глазами она тебя тогда, летом, провожала, если б оглянулся!

— Так Танька же… Не баба уж, инвалид!

— Человек. А один ты пропадешь. Думай!..

Савва вздохнул, потрогал все больше наливающийся синяк под глазом.

— Не повезло вот тоже. Слава Богу, ноги вовремя унес… Приехал сюда, и дай, думаю, до тебя Лерку проведаю. «Запал» я что-то на нее, серьезно, все о ней вспоминал. А там шалманище пьяное, двое или трое «урок» сидят. Я пру сдуру, а Лерка делает вид, что не узнает такого, ошибся, мол, гражданин номером. Я сразу, дурак, не сообразил что к чему… Спасибо Лерке — ухорезов тех кое-как в дверях задержала, убежать мне дала… Видно, век, брат, бродить мне неприкаянному. Рад бы в рай да грехи не пускают!

Савва поднялся, оскальзываясь по берегу, выбрался на дорожку и запел:

— Тихая моя Родина,