Николай Толстиков - Пожинатели плодов

— Ну, полетели! — вздохнул поглубже Савва…

Степан заметил бегущего по тропинке стремительной рысью Оську Безменова, для старинного друга не жаль было и пожертвовать «остатчиком».

Но Иосиф озабоченно сморщил лоб, поковырял пальцем в ухе, помычал и сообщил:

— Сеструху мою Таньку параличом расхватило. Инсульт. Домой из больницы выписали, в аптеку, вот, за лекарствами бегал. Жранье готовить надо.

Подношение Степана Оська отвел в сторону:

— Не буду! У Таньки хоть и речь отнялась, а ведь смотрит она глазами-то, все понимает.

Иосиф так же стремительно взял с места в карьер, как и мчался до вынужденной остановки.

— Боится! — с презрением махнул рукой ему вслед Степан. — Уж тут-то бы чего…

Впрочем, через минуту друг Безменов с его заботами был начисто забыт, надо было кумекать как раздобыть ДП, а волка ноги кормят. У сеструх на двери квартиры по-прежнему висел замок, и брательникам пришлось разлечься на травке возле крылечка — скоротать время.

Степан чуть не задремал и проспал бы точно вышагивающую прямо по середине дороги бывшую свою одноклассницу Лерку Васильеву. Лерка вышагивала бы себе и ладно, но она поигрывала бутылкой водки в руке, подбрасывала посудину в воздух и ловко подхватывала ее опять за горлышко. К однокласснице Степан в ином случае и не признался бы, побаивался он ее…

В первом классе посадили Степку за одну парту с девочкой. Белокурые волосы ее украшал, покачиваясь как диковинный цветок, огромный яркий бант; поверх школьного платья был надет снежной белизны фартучек ; и даже каким-то чужим казалось среди этого великолепия смуглое болезненное личико с грустными большими глазами. Другие пацаны дергали своих соседок за косички, дразнили, высовывая языки; Степка же прижался к батарее под подоконником, притих и только опасливо, украдкой, поглядывал на Лерку, схожую с куклой, которую, прикасаясь, можно измять или поломать.

Вскоре учительница их рассадила, да и от кукольно-неприкасаемого облика Лерки скоро ничего не осталось. К средним классам она остригла коротко волосы, ходила вызывающе в джинсах вместо формы, убегала с парнями курить за углом; и ее же первую пацаны пытались лапать, впрочем, после крепких затрещин и отступились.

Леркина мать работала преподавателем в другой школе, и от учителей дочке почему-то доставалось больше всех. Когда Лерку отчитывали, она, сжав и без того тонкие и блеклые губы в брезгливую ниточку, спокойно стояла и не отводила от взмокшей от ярости учительницы презрительно-насмешливого взгляда. Изгнанная с урока, класс она покидала неторопливо выстукивая каблучками, гордо задрав носик, хлопала оглушительно дверью под довольный гогот хулиганистых парней с «камчатки». Если эти что-нибудь вытворяли, то Лерку обязательно вместе с ними тащили на разборку к директору, пусть она и не при чем.

На улице поздним вечером слегка подпитая Лерка куражилась, девки от нее шарахались — непонравившейся она могла запросто завернуть длинный подол на голову и, завязав сверху, пустить так гулять, а наглому парню двинуть ногой в причинное место.

В выпускном классе пришла новый классный руководитель — Леркина мать, высокая моложавая женщина в строгом темном костюме. Лерку она поднимала во время уроков и делала ей замечания чаще, чем другие учителя. Мать и дочь стояли и смотрели друг на друга, одинаково поджимая в тонкую ниточку губы, и Степке казалось, что между ними возникала незримая стена, через которую они, может быть, друг дружку и видели, но не слышали и не понимали. Лерка после напряженного молчания срывалась к двери и захлопывала ее за собой. И к директору Лерку теперь таскали одну, без компании. Мать проработала не больше пары месяцев, уволилась…

После выпуска Лерку, как и других одноклассников, Степан видал мельком и, если с кем-либо хотелось поговорить, то ее он старался обегать сторонкой. Слышал, что она побывала в тюряге, прижила ребенка и забросила его на произвол судьбы, что суровая ее мамаша занялась воспитанием дитяти.

Нос к носу Степан однажды столкнулся с Леркой у пивного ларька; была она то ли после «отсидки», то ли выползла с того света после страшенного «бодуна». Только лицо ее, осунувшееся, со сморщенной, как у старухи, кожей, так напугало Степана, что он и про пиво забыл, унося ноги…

Теперь вот он, облизывая спекшиеся губы, зачарованно следил за сверкающей посудиной в Леркиной руке и — будь что будет! — пошел навстречу.

— Здравствуй, Лера! — заискивающе улыбаясь, робко поздоровался он.