Рэмси Кэмпбелл - Усмешка тьмы

– Да уже часа два.

Наверное, он преувеличивает, но когда я смотрю на часы в свете викторианского уличного фонаря за окном, я вижу, что они вполне могли уйти больше часа назад.

Я было собрался сказать ему, чтобы он не бросал трубку, пока не найдет ближайший знакомый ориентир, но тут вмешивается Натали:

– Оставь его в покое хоть ненадолго, Марк! Смотри, вон выход.

Прежде чем я успеваю сказать хоть слово, в трубке воцаряются гудки.

Мог ли весь этот разговор быть чем-то вроде шутки? Мне все еще кажется, что наверху кто-то есть. Положив рядом с подушкой мобильник – на случай если Марк надумает звякнуть еще раз, я откидываюсь на простыне и весь обращаюсь в слух. Незаметно я снова ухожу в сон, а когда открываю глаза повторно, веселые голоса вернувшихся с прогулки родственничков слышны уже у самой двери. Они что-то поют вместе – мне слышится, или там взаправду есть слова «Славься, славься, бармаглот»? К тому моменту как я малость оклемался, звуки уже стихают. Возобновляются они только на лестнице – либо мои певцы урезают песенку, либо это я выпадаю из реальности. Четко хлопают по полу зала шлепанцы моего отца – почти так же громко, как шлепают небрежнее и свободнее сидящие на ногах тапочки матери. Мои родители ни за что не надели бы домашнюю обувь на улицу – видно, успели переодеться.

– …Значит, звонить мне не было смысла, – говорю я Марку.

– Ну, ты же все равно спал.

– Чтобы помочь вам найти дорогу назад, я имею в виду. К чему это все было?

– Но мы ведь не звонили тебе! – и он, и остальные в этот момент – сплошной конфуз, но я не даю себе стушеваться. Наверняка это у них просто такая рождественская шутка. Марк вон, не ровен час, прыснет в ладошку, да и остальные прячут полуулыбочки.

С моей мамы клоунады, похоже, достаточно, и она с размаху шлепается на кровать.

– Врубайте ящик, – дает отмашку она.

Мой отец опускается на колени перед телевизором, никогда не знавшим пульта дистанционного управления. Половицы под ним жалобно скрипят.

– Маякните, где оставить, – говорит он.

– Все каналы черно-белые? – удивляется Марк.

– Ну да. Этот телек – он, как и мы, преданье старины глубокой.

– Да, все краски с тебя сходят, когда ты старый, – добавляет мать.

Подозреваю, что не только я не вижу тут связи. Веки мои слипаются, и мне мерещится, что на каждом канале – один и тот же бледный ликующий лик, когда голос Марка выводит меня из этого секундного транса:

– Саймон! Скорее смотри! Это же он!

– Я же сказал «маякните», а не «завопите»! – возводит очи горе отец. – Марк, пощади мою старую больную голову. Он, похоже, не может – или не хочет – перестать переключать каналы. Неужто и вправду знакомое лицо мелькнуло в уголке экрана, или просто у меня воображение разыгралось?

– Что ты видел, Марк?

– Это был Табби! Зуб даю!

– На каком канале?

– Не знаю! – Марк нетерпеливо раскачивается взад-вперед на скрипучем стуле. – Давайте еще раз пройдемся по кругу!

Пока отец почти на автомате щелкает кнопкой, Натали укоряет сына:

– Марк, это был просто какой-то толстый мужчина. Табби ведь такой не один.

– Ну я-то могу отличить его от простого толстяка, мам! Он это был, говорю тебе!

В какой же программе мог промелькнуть забытый комедиант? Вряд ли в новостях, где кадры забастовки перемежаются репортажем об очередной террористической атаке. Вряд ли посреди рекламы горячей линии для суицидников. Столь же маловероятным претендентом видится мне исполнение оратории Берлиоза о Христе. Быть может, какой-нибудь кадр с Табби промелькнул на заднем плане во время концерта группы «Сэконд Каминг» – визг гитар заставляет мою маму поморщиться и хлопнуть отца по плечу, мол, переключай давай. На следующем канале показывают Лорела и Харди.

– Во, оставь их! Под Рождество нужно веселиться, – безапеляционно заявляет она.

В их фильме Табби каким-то образом мог засветиться – но только на заднем плане. Не может быть такого, чтобы лицо Олли вдруг стало его лицом; не может быть, чтобы Стэн вдруг раздулся в талии вдвое. Это все – просто назойливые наваждения, и я отмахиваюсь от них, поднимаясь по лестнице наверх. Ко сну я отхожу раньше всех, сославшись на недосып.

Позже, лежа с Натали в одной узкой постели, я гляжу поверх размытого пятна ее лица, кажущегося больше из-за распущенных волос, на приоткрытую дверь шкафа и вспоминаю заметки Лэйна. Что там говорилось о портале, который может повести куда угодно, о среде, в которой мы все должны «либо научиться плавать, либо покорно пойти ко дну»? Возможно, он имел в виду кино. При этой мысли перед взором возникает его аляповатое усмехающееся лицо, и я плещу в глаза холодной водой, дабы вернуть свое привычное отражение в зеркале ванной. За столом мне удается не заснуть, и могу поклясться, что мать опять произносит: