Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Нет, езжайте!.. У вас бледное лицо.

— У меня с детства бледное. Но это не малокровие! — засмеялась адвокат. — Просто когда я думаю, у меня лицо бледнеет. В отличие от тех, кто краснеет, когда думает. Мы в университете даже, помню, делились на белых и красных.

И вдруг Никита поймал себя на мысли, что ему очень нравится говорить со Светланой Анатольевной. И что она очень-очень красивая…

— Мне нужно идти, — уловив его смущение, нахмурилась адвокат. — Вот вам еще карандаш и шариковая ручка, пригодятся. До завтра, Никита Михайлович.

Вернувшись в камеру, при слабом свете лампочки Никита впился в тексты, талантливые, парадоксальные (как он их раньше не знал?..), но и трудные, требующие работы мозга…

Светлана Анатольевна оказалась догадливой или просто опытной: вложила в книги конверты с марками и чистые листы бумаги, сложенные пополам.

И Никита сразу же написал письмо родителям в Иркутск.

«Спешу поделиться радостью, — писал он, — с меня сняли все обвинения. Правда, припечатали новое, блюдя честь мундира, — за то, что я их дурачил… но это обвинение плевое, скоро я буду на свободе».

И когда Светлана Анатольевна вновь пришла в СИЗО, отдал ей запечатанный конверт, хотя, как она объяснила, письма положено отсылать через тюремную почту.

— Впредь лучше так, иначе начнут на меня коситься. Когда нужно будет очень, не разрешат встретиться.

Затем адвокат рассказала ему, что происходит в общежитии Вычислительного центра.

— Во-первых, не расстраивайтесь, — она заглянула ему в глаза. — Все ваши вещи у соседей Хоботовых, компьютер, книги. А диван ваш и прочее — в их гараже. В бывшей вашей комнате проживает новый лаборант. А в комнате художника Деева — новая секретарша директора.

— А вещи Алексея Ивановича? Картины? Старик увез их?

— Какой старик?..

И Никита с болью подумал о себе, какой же он заторможенный да и просто равнодушный человек. Во всяком случае, был таким. Чего резину тянул?!. Надо было давно найти старика Шехера, помочь забрать картины и книги.

— Я попробую уточнить, — пообещала адвокат, выслушав сбивчивый рассказ Никиты про художника и его родню. — Но есть и радость.

Оказывается, Тихомиров выздоровел, перевелся в УБОП — в управление по борьбе с организованной преступностью. Дай ему Бог! Из городской милиции выжили парня… А насчет ноут-бука ребята обещали скинуться, купить. Юра Пинтюхов проверит машинку и сам напишет дарственную тюрьме.

— Спасибо, — Никита неотрывно смотрел на молодую женщину. И радостная мысль мелькнула: «А может, вот моя судьба?..»

Но адвокат — хороший психолог. Она прекрасно понимает, что должен испытывать молодой мужчина, когда после двух месяцев камеры возле него стоит молодая чистая женщина с воли.

— Я, возможно, не смогу теперь часто бывать, — сказала она, уводя взгляд. — Ко мне приезжает мать из деревни… ухожу в отпуск. Но все, о чем мы договорились, ваши друзья доведут до конца.

Вернувшись в камеру, Никита сказал себе: «К ней не мать приезжает… она тебя щадит… у нее жених или муж… она хочет, чтобы ты успокоился и подзабыл ее… Займись самообразованием, дубина. Всё! Никаких женщин!»

Но увы, судьба начнет мучить — так уж до упора.

Вечером начальник тюрьмы Михаил Михайлович Хабалов, или, как его называют заключенные, Отец родной, обходил камеры, что случалось раз в месяц. Причем заранее заключенных не предупреждали, и неожиданное появление хозяина могло иметь грозные последствия, если он заставал своих «деток» за выпивкой (а в СИЗО, случалось, гнали самогон из антибиотиков) или за карточной игрой на деньги.

Сегодня же, высоченный, сутулый, с багровыми пятнами атеросклероза на лице, Михаил Михайлович, заглянув, как медведь, в сумеречное логово, где отдыхали арестанты, постоял, щурясь, пару секунд и вдруг гаркнул голосом истинного полковника, обращаясь к Никите, который лежал, обложившись книгами:

— Как же ты читаешь, сынок? Тут сапоги станешь надевать — промахнешься, не на тот предмет наденешь!

Переждав неизбежное «ха-ха-ха», он глянул на единственную желтую лампочку над дверью и буркнул сопровождающему замполиту Ваське Казаку, чернявому болтуну на всякие темы:

— Сколько тут ватт? Двадцать?!

Казак сделал обиженное выражение:

— Михал Михалыч, обижаете. Сорок пять. Это энергетики недодают… вчера мерили — не двести двадцать вольт, а двести десять. А поскольку мощность…

Михаил Михайлович, нетерпеливым жестом руки прервав объяснения Казака, приказал: