Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Господин Нехаев здесь живет? — строго спросил Белендеев, делая вид, что заглядывает в приоткрытую ладонь, в которой якобы лежит бумажка с написанной фамилией.

— Д-да… — заикаясь, ответил хозяин комнаты, удивленно всматриваясь в гостей. Узнав, наконец, женщину, он поздоровался еще более удивленно: Елена Васильевна, вы?

— Ну я, я, котик, — прокуренным баском отвечала Елена Золотова. — Мы к тебе, Вова, на минутку. Впустишь?

— Ко-ко-конечно… — посторонился юноша. Лицо у него было доброе, губы трубочкой, словно он все время что-то насвистывал. На левой кисти синие буквы «Катя» и заходящее солнце с лучами.

Спохватившись, он подтолкнул гостям единственный стул. На тахте белела постель, не сядешь.

— По-по-пожалуйста…

— Ты не знаешь его? — спросила Елена, кивая на толстенького гостя. Профессор, член двух академий, один из отцов-основателей нашего Академгородка Михаил Ефимович Белендеев. Ныне живет в Штатах.

— А-а… — протянул Нехаев.

Конечно, он слышал эту фамилию, но для него она казалась уже канувшей в историю.

Белендеев вдруг рассыпался смешком.

— Не пугай его! — И, подмигнув Нехаеву, показал на Елену, на ее юбку. — Анекдот слышал? Приехали шотландцы, все в юбках, а один в брюках. Кто-то спрашивает: а почему он в брюках? Те отвечают: а он гомик.

Нехаев растерянно улыбался, не понимая, зачем к нему пришли.

— Не пугай его, — теперь уже пробасила Елена Золотова и села на стул, забросив ногу на ногу. — Ты у Алеши работаешь, у Левушкина-Александрова?

— Н-ну.

— Как у него сейчас дела? Он доволен жизнью? Говори честно, мы сейчас к нему… Зашли к тебе, чтобы как-то подготовиться… не обидеть…

Нехаев мучительно соображал, чего же от него хотят эти люди.

— Что-нибудь новое делает? Как финансирование? Ты же лаборант, даже старший… Как приборы? Есть ли договора с Минздравом или с кем там у вас, у биофизиков?.. Выделили какие-нибудь ценные штаммы?

Наконец, Нехаев неуверенно и путано заговорил. Договоров никаких нет. Биостенд старый, его изготовили в Орехово-Зуеве на военном заводе еще на королёвские деньги, предполагалось — будет готовить хлореллу для космоса, а потом оказался не нужен. Но ничего, клокочет… Нынче на нем Алексей Александрович эволюционные задачи решает… это если использовать дрожжи…

— Дальше, — морщась, прервала его Золотова.

— Насчет же-железобактерий… Раньше Но-норильск проявлял интерес, а сейчас… на-нашли богатую руду. Зачем им отвалы перерабатывать? Да и до-дорого — электричеством наращивать бактерии…

— Дальше.

— Я больше н-не знаю. Он много думает… к физикам хо-ходит… Мо-может, что-то новое готовит?

Белендеев кивнул.

— Соскучился! Он же начинал, как физик. Один из тех, кто геостационарные спутники спасал от солнечного ветра… Но это вчерашний день. И это всё, как сказала миледи королю?!

Нехаев нерешительно помялся:

— Как-то сказал — хо-хочет что-то такое создать… Влияние космоса на сон, что ли…

Белендеев и Золотова переглянулись.

— По-моему, плешь, — сказала Елена, доставая из сумочки сигарету и закуривая от мгновенно вспыхнувшей в руке Белендеева зажигалки. — Кризис. Он выдохся.

— Ты считаешь, non perspektiva? — промычал гость. — Ну в таком случае куда еще заглянем? — Он поднял руку, чтобы разглядеть часы. — У нас в Нью-Йорке сейчас как раз десять утра.

И вдруг Нехаев заволновался. Честный малый, он решил почему-то, что эти люди недооценивают его руководителя, и заговорил, заикаясь и дергая головой:

— Но знаете, у него це-це…

— Муха цеце? — весело переспросил Белендеев и, немедленно сделав серьезную мину, посмотрел ему в глаза. — Извините, слушаю.

— У него целая тетрадка идей. Он предлагал аспирантам, в подарок отдавал… чтобы только не уходили…

— Да? — Елена рассмеялась. — Я помню, когда он еще аспирантом у Соболева был, свои идеи дарил за конфеты, а конфетами девиц угощал. И что там, в этой тетрадке? Говоришь, про влияние звезд? Нет, нам нужны гениальные идеи, котик.

— У н-него есть!

— Вряд ли, котик. В последнее время ходит бледный, жалкий.

— Он ду-думает… все время думает… Руками уши закроет и ни-ничего не слышит…

— Перегорел! — безжалостно сказала Золотова. — Оно и понятно — к тридцати трем годам уже доктор наук, профессор. Самая первая свежая песенка спета. Ах, если бы что-нибудь новенькое! Михаил Ефимович посодействовал бы тому, чтобы члены нобелевского комитета…

— Тс-с, — остановил ее Белендеев. — Решим в рабочем порядке. Так у нас раньше говорили? Да, кстати, какая у него любимая пословица? Ну, поговорка?