Борис Васильев - Господа офицеры

— В общем смысле вы правы, — сказал Аверьян Леонидович, — но в каждом конкретном случае ваша система не выдержит никакой критики, поскольку и «можно» и «нельзя» весьма относительны. Табу крестьянина куда многочисленнее и определеннее, чем табу дворянина: в классовом обществе классовая мораль, Гавриил Иванович, и с этим ничего не поделаешь.

— Мы столь часто стали употреблять слова «классы», «классовый» и тому подобные, что это уже похоже на моду, — с неудовольствием сказал Олексин. — Привычка объяснять все явления одинаково в конце концов грозит параличом самостоятельности мышления. Человек должен по-своему объяснять мир, а не пользоваться готовыми формулами. Приказ можно отдать перед строем, а можно и внушить: знаю это по личному опыту. Слава богу, у меня хватило здравого смысла расстаться с внушенными идеями и обрести свой символ веры.

— Какой же?

— Я служу отечеству, вот и все.

— Отечество в лице государя?

— Отечество всегда отечество, господин Прохоров.

— Опять общо, а потому и относительно. Существует отечество народа и отечество правящего класса, — извините, был вынужден вновь прибегнуть к слову, которое вам претит.

— Какому же из этих отечеств вы, господин Прохоров, добровольно изъявили желание послужить?

Беневоленский долго молчал. В вечернем сумраке слышался беспрестанный шум: поток беженцев не иссякал и ночью.

— Издалека доносится запах гари, — сказал он наконец. — Завтра турки придут в Долину Роз, и запах этот станет уже невыносимым. Кого благодарить за то, что мы обрекли ни в чем не повинных женщин и детей на гонения, голод и смерть? Народ России? Нет: он пришел подать руку помощи несчастной Болгарии, он умирает за ее завтрашнюю свободу. Тогда кого же? Какое отечество, Гавриил Иванович?

— Я — военный, господин Прохоров. С точки зрения военной рейд Гурко был блестящим планом.

— Знаете, чего до сей поры не хватает всем нашим блестящим планам? Заботы о народе: они его попросту не учитывают. Но мы-то, мы, честные русские люди, должны это учитывать? Не знаю, какие чувства испытываете вы, глядя на беженцев, а я испытываю стыд. Стыд за то, что мы не сумели или не захотели их защитить.

— Это уже чересчур, господин Прохоров.

— Возможно, — Беневоленский помолчал. — Поймите, я не ставлю под сомнение доблесть русских солдат и офицеров, я говорю, что служить отечеству значит и отвечать за его ошибки. И любое его предательство по отношению к другому народу — вольное или невольное — это и наше с вами предательство. Если мы служим России, а не правящей его фамилии, Олексин. Извините, но я рядовой, и мне пора в свое капральство. Фельдфебель, правда, уважает мои нашивки, однако не стоит этим злоупотреблять. Спокойной ночи, Гавриил Иванович.

— Спокойной ночи, — машинально отозвался поручик.

Беневоленский ушел, а Гавриил еще долго сидел на медленно остывающих камнях. Снизу, с долин полз горький запах гари, который он ощущал сейчас куда сильнее, чем до этого разговора.

С утра 7 августа в Долине Роз стала разворачиваться густая масса войск. Сулейман неторопливо выводил табор за табором: наблюдавшие в бинокли офицеры считали знамена и бунчуки с горы святого Николая.

Как на грех, в тот же день у городка Елены показались крупные партии черкесов и башибузуков. Тамошний начальник генерал Борейша, не разобравшись, послал уведомление командующему корпусом генералу Радецкому о том, что перед ним — передовые части всей армии Сулеймана, и срочно запросил помощь. Получив это сообщение, Радецкий сразу же распорядился двинуть к Елене 4-ю стрелковую бригаду Цвецинского. Форсированным маршем Цвецинский бросился к Елене, но там уже справились своими силами: то, что перепуганный Борейша принял за армию, оказалось всего лишь налетом иррегулярной турецкой кавалерии. Дав своим стрелкам три часа отдыха, Цвецинский повернул назад, но двое суток были потеряны.

Впрочем, тот день, 8 августа, когда стрелки, изнемогая от жары, торопились к Елене, для защитников перевала прошел спокойно. Турки не атаковали, и шипкинцы лихорадочно зарывались в каменистую, неуютную землю. Поручик Романов поставил динамитные фугасы на опасных направлениях, доктор Коньков оборудовал центральный перевязочный пункт, ополченцы и орловцы доделывали ложементы: казалось, все было по-прежнему — исчез лишь поток беженцев, отрезанных турками от перевала.

Беневоленский более не навещал Олексина, по горло занятый своими солдатскими делами. А поздно вечером, когда ушло солнце, а в Долине Роз засветились тысячи турецких костров, Гавриила разыскал подпоручик Никитин.