Ксения Букша - Рамка

Сегодня, – говорит она строго, – мы будем проходить тему, которой нет в учебнике, но которую ты обязательно должен выучить, потому что она будет на ЕГЭ, а учитель вам про это никогда не скажет. По этой теме тайно выявляют тех, кто может сдать ЕГЭ, и тех, кто не может. Это тема про человечков с лицами. И сейчас мы будем их рисовать.

Алексис берёт карандаш, но он сломан. Тогда Алексис ищет точилку, но не находит. Лёшка тоскливо и нагло наблюдает за её усилиями. Учиться он не любит, но ему приходится.

(Вот так я болела в детстве, вспоминает Алексис, и всем было всё равно, и это было очень и очень хорошо: кладёшь голову на парту, и пахнет тягучим вязким лаком, которым эти парты покрывают, и пахнет знобким «свежим воздухом» с улицы, пропитанным школьными запахами хлеба и говна (Базарову перед смертью всё казалось – говна, пирога), нищеты, духов школьной учительницы и другими субстанциями, и ещё зияет так, как из недр рюкзака, в котором всё равно не было никакой еды, и чернилами синей изжёванной ручки, и подъездом с синей лампочкой, перегаром, душным спиртом, рваной подкладкой отцовского кармана и трухой табака (пусто, ни монетки завалящей) и диванной пылью и потом и облаком и крапивой, тут есть лес (старое окно со множеством маленьких стекляшек, иные битые, иные под углом, в щели сифонит ветер, взять мяч и поднести к глазам, как апельсин, запах прольётся, выжимать оранжевый запах цвет и солнце как воду с губки, а на свету апельсин обуглится)

Алексис находит наконец точилку и вострит карандаш. Лёшка уже успел лечь ухом на парту.

Прямо сядь, – Алексис. – Итак. Вот смотри, – она рисует на сером клетчатом листе тетради серого человечка. – Это ты.

Лёшка корчит рожу.

Это я-а такой мелкий? А лицо где?

Лицо давай-ка нарисуй сам. Это и есть то самое секретное задание.

Лёшка берёт карандаш и примеривается.

А какое мне нарисовать?

Это ты сам и должен решить.

Ты ж моя типа мама, – говорит Лёшка. – Ты мне и лицо должна подсказывать.

Мама-то да, – Алексис. – А лицо всё равно твоё.

Лёшка берёт карандаш и рисует глаза – две точки.

Вот, – говорит, – глаза. Нормальные глаза?

Нормальные, – Алексис.

Так, – Лёшка говорит. – Что ещё надо?

Что ещё на лице бывает?

Не знаю, – Лёшка бросает карандаш и зевает. – Зачем лицо? Вообще задание какое-то скучное. Оно что, правда на ЕГЭ будет? Прям на самом страшном ЕГЭ?

А ты как думал, – Алексис.

Ну, тогда я завалю, – Лёшка. – Вот Оля говорит она за богатенького выйдет. А я их тогда ограблю и буду жить на эти деньги…

А есть ты чем будешь?

Ртом, – попадается Лёшка.

Ну вот и рисуй рот! – торжествует Алексис.

Лёшка не глядя проводит косую черту где-то под глазами. Рот готов.

Так, – Алексис. – С ушами у художников всегда было не очень. Один из них, Ван-Гог, даже сам себе отрезал ухо бритвой. Ты смог бы отрезать себе ухо бритвой?

Я чё, больной? – резонно вопрошает Лёшка.

Тогда рисуй уши, – Алексис очень довольна. Лёшка пририсовывает два полукружка по сторонам головы.

Ну вот, – Алексис. – А теперь, когда тебе меня очень хорошо слышно…

но тут Лёшка (во сне) хватает листок и рвёт на мелкие кусочки, и Алексис понимает, что эти обрывки ловить нельзя – это значит лицо терять; но и не ловить их нельзя тоже – это значит лица не найти; а Лёшка ложится на парту и принимается стукаться об неё лбом – тук! – тук! – тук!..

да и правда стучат

на лестнице шаги

наши узники по одному просыпаются

и сразу понимают, что это конец.

Рассвет уже. В келье полутьма. Все вещи видны довольно хорошо, и больше они уже ничем особенным не кажутся. Стол. Стены. Свет в окошке. Дверь.

Дядя Фёдор!.. – умоляет Вики шёпотом.

Но дядя Фёдор сидит молча, только смотрит перед собой.

Слышен короткий вымученный смешок Янды. Паскаль держит ее за руку. Боба встаёт. Бармалей делает шаг к двери. Николай Николаевич и Галка сидят как сидели.

Всё будет происходить страшно быстро.

Пресвятая и пречистая Богородица, – шепчет Алексис, – святыми твоими и всесильными мольбами…

Подождите! – громко шепчет Органайзер, заметавшись. – Я сейчас попытаюсь! – он бросается к дверям. – Я попытаюсь с ними договориться!

Дверь распахивается.

Но ничего не происходит.

Ничего, да вот что: поспешно входят двое охранников, и они не серые.

Ну, то есть они в серой униформе, но видно сразу, что серыми их назвать больше нельзя. Исчезло характерное внешнее сходство: теперь это просто два отличных друг от друга чувака, про которых можно сказать всевозможные обыкновенные вещи: