Семен Злотников - Кир

Итак, меня зовут Кир, и родился я не сегодня.

Лист с дерева случайно не слетает – и уж тем более имя к человеку так просто не прилепляется.

Как ни лестно мне было представлять себя некой далекой реинкарнацией древнего победоносного царя Кира, привет мне скорее был послан от Кира – святого мученика.

Родного отца я в глаза не видел – почти всю свою жизнь, до того самого рокового дня…

Мать мояпосвятила мне жизнь: замуж не шла, мужчин или подруг до себя не допускала и даже на работу – дворничихой в нашем дворе – отлучалась исключительно по ночам, покуда я спал.

Сразу скажу, что онана меня никогда не кричала.

Тем более даже пальцем не тронула.

Но и доброго слова – увы! – от неёя не слышал.

Мы с неюпрактически не разлучались.

Общались едва односложно и по необходимости.

И пользовалась онапреимущественно повелительными глаголами, я же – неуверенными наречиями.

Сестер или братьев мне Бог не послал, о чем я не раз сожалел.

Любая попытка обзавестись дружочком в образе кошечки или щенка ( молчу про соседских детей ) матерью моейпресекалась решительно и на корню.

– Посторонние нам ни к чему, Кир! – произносила онатягуче, пронизывая меня, как рентгеном, тяжелым взглядом своих немигающих глаз цвета дождевой воды, и прибавляла: – Ради тебя одного, Кир, живу, уж поверь!

Полные света слова – ради тебя одного живу ! – отчего-то при этом звучали с угрозой.

В первый класс я пошел в восемь лет, с опозданием на год – все по той же причине: мать мояне желала со мной разлучаться.

Но и там я садился у окна, чтобы онамогла меня видеть, стоя через дорогу от школы, в скудной тени засохшего ясеня.

Во все мои ученические годы онани разу не отлучилась с поста у мертвого дерева.

И сколько еёни просили не мучить меня и себя – онапродолжала стоять, как стояла, и неотрывно глядела в мою сторону.

Поскольку все просьбы и мольбы ничем не кончались – в конце-то концов еёи оставили в покое.

Не раз и не два доводилось мне слышать: «вот мать!», «вот безумная мать!», «вот не мыслит жизни без сына!», «вот это любовь!».

Люди ошибались…

Я и теперь, спустя вечность, мог бы вспомнить любую морщинку на еёнекрасивом и непроницаемо угрюмом лице, по памяти перечесть следы от царапин, порезов или ожогов на еёкрепких, жилистых руках и даже число заусениц вокруг обкусанных ногтей – но я не припомню, когда бы онаиз-за меня потеряла голову.

За годы, что мы с неюпрожили в тесной каморке, я много раз видел, как она улыбалась во сне, но – никогда наяву.

Безумной онане была и хотела всегда одного: не потерять меня из виду!

И потом, на протяжении всей моей жизни, еёбезмолвная тень неизменно следовала за мной, и не было дня или мгновения, когда бы я не ощущал еёприсутствия – находился ли я рядом или за тысячи километров от неё…

Я так никогда и не спросил у неё: любила ли онаменя хоть сколько-то и хоть когда-нибудь ( должно быть, из боязни услышать: нет !).

По той же причине, наверно, и сам я не пытался определить свое чувство к ней– если можно назвать этим словом мое состояние абсолютной зависимости от неё.

Я только денно и нощно помнил о ней( помнил, не вспоминал !) и всегда был предельно чуток к любым еёпроявлениям в мой адрес – будь то недовольный вздох, выражение глаз, нечаянное касание или окрик.

Еще в раннем детстве я пристрастился мысленно рисовать насекомых, птиц, зверей, каких видел и знал; всякий раз, помню, я пририсовывал к туловищу муравья, стрекозы, кошки или вороны до боли знакомую женскую голову.

Или, решая задачу, я выходил на дорогу из пункта «А» и всегда точно знал, кто движется мне навстречу из пункта «Б».

Я мог бесконечно петлять и кружить – мы с нейнеизменно встречались!

Когда я разглядывал в микроскоп икринки лягушек, первое, что я представлял – еёна моем месте у окуляра и себя на предметном столике на месте икринки: холодный зрачок еёглаза с другой стороны микроскопа, многократно увеличенный, казался мне фантастическим чертовым колесом.

Смотрелся ли я в зеркало, или глядел на огонь, или заглядывался на облака – всюду мне рисовались знакомые черты…