Семен Злотников - Божьи дела (сборник)

– На себя! – неожиданно ясно и твердо воскликнул знаток Каббалы.

– На себя! – повторил я зачем-то следом, совсем как прилежный ученик за учителем.

Между тем за то время, что мы с ним общались, у него посветлело лицо, и цвет глаз поменялся с темно-карего на призрачно-синий.

– Все же жаль, что вы меня не дождались, Лев Константинович! – донеслось до меня, словно издалека.

– Но я, кажется, извинился…

– Многих печалей могли избежать! – повторил он, шутливо покачивая головой.

– О чем вы? – поморщился я в необъяснимом предчувствии недоброго разговора.

– О справедливости, если одним словом! – произнес он спокойно, без пафоса, как если бы речь шла о чем-то обычном, само собой разумеющемся.

– Не понимаю… – упрямо повторил я.

Хорошо помню охватившее меня вдруг состояние полнейшей безысходности: так бывает во сне, когда ты бежишь и оказываешься в тупике, откуда нет выхода и где тебя неизбежно настигают.

– Не вы ли, – напомнил он, – предваряя роман, известили мир о своем желании восстановить историческую справедливость?

– Если этот сыр-бор из-за романа… – стал я помалу выдавливать из себя, – то хорошо бы всем вам… вообще, моим критикам понять… что «Спасение» – книга… еще одна книга, в которой… по сути, больше фантазии, чем смысла…

– Не мне судить о так называемых литературных достоинствах вашего детища, – мягко заметил Бен-Мордехай, – но временами казалось, будто вы там и тогда, на горе, присутствовали и подглядывали.

Помолчав, он, как будто решившись, сел рядом со мной на кровать и со вздохом повторил:

– Там и тогда!

Повторяя без счету «там и тогда», он вроде как намекал о своем личном присутствии «тогда и там» на горе Мориа!

– …Я словно опять побывал там благодаря вам, – донеслось до меня, – и заново пережил трагическое величие этой невероятной истории!

Его похвала, как ни странно, только еще больше насторожила меня: я по-прежнему не понимал, для чего он явился и чего, собственно, добивается.

– …Читая роман, – продолжал мой мучитель, – я снова и снова пытался проникнуть в секрет этой поражающей воображение истории о несчастном старике.

– Получилось? – поинтересовался я ( признаюсь, не без иронии ).

– Однозначно не скажешь… – признался профессор. – От нее, как ни крути, за версту разит сыноубийством, преступлением, страданием и проклятием… – Он помолчал. – Вместе с тем поразительно – она меня ранит нисколько не меньше сказаний о гибели Трои, Помпеи или «Титаника».

Признаюсь, меня удивило сравнение драмы частного человека с величайшими трагедиями человечества; еще неизвестно, припомнилось мне из Сократа, что перетянет в глазах будущих поколений: одна великая жизнь, наполненная верой и смыслом, или тысячи прожитых всуе?..

– Так в чем же секрет Авраама, если вы знаете? – повторил я бесконечно томивший меня вопрос.

– В приятии мира! – ответил профессор.

– Так просто, и все? – импульсивно воскликнул я, не скрывая разочарования.

– И все! – подтвердил мне с улыбкой Бен-Мордехай, опять почерневший, как уголь.

От этих его бесконечных превращений у меня путались мысли и кружилась голова, – тем не менее я изо всех сил старался сосредоточиться.

Признаюсь, в тогдашней моей ситуации я мог в лучшем случае промолчать: свалившийся с неба как будто монах ( или кто он еще ?!), больница, обширный инфаркт, операция на открытом сердце – все это вместе мне портило жизнь и фактически исключало ее приятие.

– …Этот мир, – донеслось до меня, – ни плохой, ни хороший, и все, что в нем существует, не поддается определению. Он такой, каким его сотворил Бог, и другим быть не должен. Он – данность, против которой бессмысленно возражать, спорить или торговаться. Тогда как у вас в романе, к слову, – заметил профессор, – Бог с Авраамом торгуются, как на базаре…

( Аврааму в моем изложении Бог предложил в обмен на жертвоприношение Исаака царствие Божие на земле, что людям сулило полное избавление от войн, болезней, природных катаклизмов и прочих проклятий; другими словами – возвращение в райский сад, к ситуации до змея… )

– Бог не мог обещать Аврааму того, что не может! – уверенно заметил Бен-Мордехай.

– Бог, мне казалось, все может… – возразил я, впрочем, без прежней уверенности.

– Он может, действительно, все, – повторил каббалист, – кроме того, чего Он не может!

По аналогии, мне неожиданно вспомнилась знаменитая головоломка, как будто не имеющая решения: по силам ли Всемогущему сотворить таких размеров камень, который Ему Самому не поднять?