Ханна Кралль - Портрет с пулей в челюсти и другие истории

Сэмюэль вспомнил, что на Тайване слышал рассказы о людях, скончавшихся скоропостижно или погибших насильственной смертью. Они не знают, что умерли. Их души не могут оторваться от земного мира. Китайский буддизм – религия народная, а в народных поверьях полным-полно духов. Тем, кто не в состоянии уйти, китайцы стараются помочь. Указывают путь.

Сэмюэль Кернер указал путь брату Адама С.

Он сказал:

– Иди к свету.

И хотя не понимал, почему так говорит, был уверен, что это правильные слова.

Тот, кто был с ними, кто был всего лишь воздухом и страхом, последовал за словами.

И тогда Адам С. что-то произнес на своем шелестящем языке.

Тот остановился. Повернул и торопливо направился к Адаму.

В комнате воцарилась тишина.

– Что ты ему сказал? – спросил Сэмюэль.

– Я сказал: не уходи… – ответил Адам С. уже своим голосом и по-английски.

– Ты что, хочешь, чтобы он с тобой остался?

– Это же мой брат… – прошептал Адам С.

Восемь месяцев назад машина размозжила Сэмюэлю обе ноги. Врачи сказали, что ходить он будет, но не раньше, чем через два года. Сэмюэль каждый день ездил на интенсивные тренировки, а когда возвращался, я присаживалась к нему на кровать и терзала расспросами.

– Ты хоть что-нибудь из всего этого понимаешь?

– Нет. И не пытаюсь понять. Китайцы говорят: уважай духов, но держись от них подальше. Я не вызывал брата Адама С. Я только дал ему голос, чтобы его было слышно.

– Бог имеет к этому какое-нибудь отношение?

– Не знаю. У иудеев с Богом все сложно и неясно. Буддийский Бог кажется более простым, менее важным, и я о нем не беспокоюсь. Пускай он обо мне беспокоится. Мое дело – заботиться о страдающих людях, а не о страдающем Боге.

Наш разговор прерывался, когда Сэмюэль начинал хрипеть. Первый раз я подумала, что это из-за простуды, но он объяснил, что из-за опухоли. Ему вырезали только половину, рака там не оказалось. Остается вырезать вторую половину, насчет которой у врачей нет уверенности.

Устав, Сэмюэль брал флейту. Я что-то говорила, он отвечал на флейте. Кедровому индейскому инструменту неведомы приятные звуки, поэтому в комнатушке становилось все печальнее и все больше пахло стариной. В конце концов Сэмюэль заказывал мне такси – одинокие женщины не ходят по темным улицам Бэй-Виллиджа, – и я возвращалась домой.

Поздним вечером с Западного побережья звонил Адам С.

Он рассказывал, как прошел день. Закончил статью, принимал у студентов экзамены, сын в порядке, всё в порядке, разве что опять он проснулся в три часа и не спал до рассвета.

Мужчины в его семье умирали молодыми – и все от болезней сердца. Это нехорошо. Это значит, что ему осталось не больше десяти лет. А что потом?

– Не надо было его возвращать, – сказала я. Мне было понятно, кого Адам имеет в виду, спрашивая “а что потом?”– Он бы пошел к свету, где этот свет ни есть. Забыл бы.

– Знаю, – согласился Адам С. – Но когда он стал уходить…

Когда он так уходил, я почувствовал…

Не знаю, как это сказать по-польски…

Такую почувствовал рахмонес…

Такую жалость…

Ой, какую я почувствовал рахмонес, такую… преогромную… когда он уходил из этого мира…

Он просыпается в три часа и не спит до рассвета.

– Не спишь? – спрашивает жена и садится в кровати.

– Знаю, – говорит, опережая ее, Адам С. – Я должен пойти…

– Он хочет тебе помочь, – говорит жена и начинает плакать.

– В прошлый раз, когда я у него был, он велел мне нарисовать стену гетто и арийскую сторону. Дал листок бумаги, ручку и сказал: нарисуй, иначе я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Да откуда ему понимать, – говорит жена Адама С., которая, как и их психотерапевт, родилась в Бруклине. – Объясни ему, в этом же нет ничего плохого. Когда поймет, попытается тебе помочь.

– Постарайся заснуть, – отвечает Адам С., надевает спортивный костюм и выходит из дома.

Он бегает между темными спящими садиками своих коллег-профессоров.

В шесть открывают клуб ИМКА. Он отправляется в тренажерный зал и занимается на снарядах.

Тренирует сердце.

Поседевший, все больше похожий на отца. Все меньше похожий на того, заточённого в нем, не тронутого смертью, навсегда шестилетнего.

Про плачущего дибука я рассказала иерусалимскому знакомому, солдату и поэту.

Каждый уцелевший еврей слушает чужие рассказы с легким нетерпением.

Уцелевший еврей сам знает случаи во сто крат интереснее.