Алексей Слаповский - День денег. Гибель гитариста. Висельник

И Змей, дождавшись тишины, возгласил сквозь спазмы прощальных рыданий:

— За Владивосток! Ура!

Прощания. Парфен. Мила.

Парфен, то есть Парфенов Павел Павлович, направился было домой, но по пути передумал и велел нанятому шоферу поехать на улицу Окосечную, что у Волги.

Окосечная улица колоритна: с одной стороны столетние хибары, с другой — овраг, поросший бурьяном, а посреди вечно грязная дорога, зато вдали чудный вид на Волгу. Может, за этот колорит и облюбовали улицу художники, которые здесь селятся. Когда-то хибары были добротными домами в два с половиной этажа, считая верхний деревянный полуэтаж, который следовало бы мансардой назвать, но неудобно. Эти-то полуэтажи и снимают художники под свои мастерские, а часто там и живут, потому что с семьями у них вечная неразбериха.

Здесь, в одном из домов, и устроилась теперь с новым своим возлюбленным Мила, бывшая любимая женщина Парфенова.

Парфенов поднялся по темной лестнице, постучал в ветхую деревянную дверь.

— Открыто! — послышался такой узнаваемый, сразу все всколыхнувший голос.

Парфенов вошел.

Мила лежала на чем-то, напоминающем нары, грызла большое яблоко и читала журнал «Огонек» за 1989 год.

Парфенов с некоторым удовлетворением увидел вокруг полный беспорядок: кучами и где попало — краски, кисти, холсты, рамы, чудовищно намалеванные картины, разрисованные стены, на столе грязные тарелки, в банке из-под кофе — окурки.

— Привет, — сказала Мила.

— Привет.

— Ты ко мне?

— А к кому же?

— Может, к Кириллу. К нему часто клиенты ходят.

— Картины покупают?

— А то!

— Неужели эти картины кому-то нравятся?

— Мало ли идиотов.

— То есть они и тебе самой не нравятся? — удивился Парфенов.

— Что я, дура?

— А зачем же ты тут живешь? Он как мужчина тебя устраивает?

— Ты его видел? Шимпанзе нарядить: он! Но гонора!

— Зачем же… Не понимаю.

— Надо же где-то жить, — сказала Мила, — не с родителями же дома. Заедят.

И Парфенов вспомнил, что она еще очень молода, ей всего двадцать один год. Он подумал, что жизнь с этой девочкой, которая вскружила ему голову оптимистичным своим цинизмом и молодой телесной страстностью, была бы ужасной, а ведь он, дурак, подумывал о такой жизни! И не просто так подумывал, ему казалось, что Мила привязалась к нему и даже по-своему — любит.

— А я уезжаю, — сказал он.

— Командировка?

— Уезжаю навсегда. Во Владивосток.

— Перевод по службе?

— Нет. Просто бросаю все и уезжаю.

— Нормально, — оценила Мила.

— Удивительно, — сказал Парфенов. — Недавно подумал о тебе и понял, что никогда тебя не любил.

— А я знала.

— Нет, действительно не любил.

— Да знаю я.

— Ты не веришь?

— Вот заладил. Если б любил, не ушла бы.

Парфенов был ошарашен.

— Постой. Это ты меня не любила, поэтому ушла. А я — любил.

— Ни капли. Просто нравилось со мной постелькаться, вот и все.

— Это неправда. Уж кого я в жизни любил, если честно, то тебя.

— Ври больше.

Парфенов усиленно соображал.

— Постой. Но если так… Получается недоразумение. Ты думала, что я тебя не любил, поэтому ушла. А я думал, что ты разлюбила, поэтому ушла. Но если выясняется, что я тебя любил — и люблю и что ты тоже, то тогда… Зачем тогда мне Владивосток? Я останусь, и мы…

— Красивый город, говорят. Океан, сопки…

— Ты меня слышишь? Давай…

— Что? Поженимся?

— Ну, хотя бы. Да. Поженимся.

Парфенов подошел к Миле и присел на край нар, взял ее за руку. Рука была холодная и вялая.

— Нет, не любишь ты меня. Сам же сказал. Вошел и сразу: я тебя не любил.

— Я с досады! Мало ли что человек с досады!.. Мне обидно, что ты…

— Все. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Да люблю я тебя, дура, люблю, Мила, Милочка, радость моя… — целовал Парфенов холодную руку.

Мила хрустнула яблоком и сказала набитым ртом:

— Бубу, гага росые мууки самами кукут!

— Что?

Она прожевала:

— Люблю, когда взрослые мужики соплями текут. Жалкий вид у них. Вы, мужичье, после сорока все такие жалкие делаетесь. Как ни крути, а молодость кончилась.

— Постой, — не обращал внимания на обидные слова Парфенов, глупо улыбаясь. — Ты скажи еще раз: значит, я ошибся? Значит, ты меня любишь, но тебе показалось, что я тебя не люблю, а… ну… ну, держу как любовницу?

— Именно так, то есть не совсем. Ты меня не любил, я тебя тоже, вот какой расклад.

— Но только что…

— Только что было без пятнадцати, а сейчас без десяти! Бежит время!