Алексей Слаповский - День денег. Гибель гитариста. Висельник

— Во Владивосток! — сказал Парфен.

— Почему?

— Ехать долго, за окном пейзажи… Там — океан. Я там не был никогда. И там нас ни одна собака не отыщет!

Все доводы показались Змею и Писателю убедительными.

— Значит, так, — втолковывал Парфен. — Сейчас меняем три тысячи долларов: билеты дорогие. Последним вечерним поездом в Москву, а оттуда сразу же на Владивосток.

— У меня паспорта нет, — напомнил Змей. — Без паспорта билет не дадут.

— Положись на меня, — успокоил Парфен. — Я где работаю, в конце концов? Данные паспорта помнишь?

— Нет.

— Неважно, из головы придумаем. А во Владивостоке сделаем тебе новый паспорт. Итак, берем билеты до Москвы и заказываем сразу на Владивосток. Остальные деньги прячем.

— Двадцать одну, — вдруг сказал Змей.

— Что?

— Двадцать одну берем себе. По семь на каждого. Надо еще родственникам оставить на прожитье.

— Маловато! — сказал Писатель.

— А ты там жуировать собираешься? — спросил Парфен. — Мы будем работать! Мы наймемся на сейнер рыбу ловить.

И Писатель со Змеем тут же поняли, что они именно хотели на сейнер рыбу ловить. И дружно кивнули, уважая умного друга.

Парфен подвел итоги:

— Прав Змей, родным надо что-то оставить. И сказать, что уезжаем. Честно. Без экивоков. Поэтому: план. Берем билеты. Договариваемся, где встречаемся. И прощаемся с теми, с кем хотим. Навсегда.

Слово это, печальное и высокое, заставило друзей встать. И они стоя выпили.

И не прошло и часа, билеты были куплены, деньги спрятаны, каждый имел при себе наличность для родных и на собственные прощальные нужды. Встреча была назначена на вокзале за полчаса до проходящего ночного поезда на Москву. (№ 183, Астрахань-Москва, убытие в 1 час 13 мин.)

Прощания. Змей.

Змей стоял перед матерью, и был он теперь, конечно, не Змей, а Сергей Углов, потому что Лидия Ивановна даже и не знала, что его так дразнили в школе.

Она сидела на старом стуле, покрытом старой шалью, перед ней на круглом старом столе лежали вороха денег, она даже и оценить не могла, сколько, понимала лишь: много. Страшно много. Именно — страшно.

— Когда ты учиться после школы дальше не пошел, а работать, я думала: ладно, не всем профессорами быть, главное — человек ты не злой, хороший!..

— Мама, эти деньги честные, говорю же! — бубнил Углов.

Не слышала его Лидия Ивановна, продолжала причитать:

— Когда с женой тебе не повезло и ты один бобылем зажил, я думала: ладно, не всем под женами маяться, может, и к лучшему, главное — человек ты спокойный, честный!..

— Сама ты посуди, где я украсть их мог? Для воровства умение надо! — с тихим отчаяньем говорил Углов, страдая за мать.

— Когда работы ты лишился и выпивать начал, я думала: ладно, опять не повезло, главное — человек ты тихий, безответный, выпьешь — не буянишь, всегда домой придешь… да на своих ноженьках… да на постельку ляжешь… да на маму смотришь весь бледненький… виноватый!.. — совсем уж заголосила Лидия Ивановна, будто по покойнику. — А теперь да что мне и делать? Да и как людям в глаза глядеть? Да и убери ты деньги свои поганые! — с мукой и со слезами речитативом выговаривала Лидия Ивановна, и сыну стало страшно за нее.

— Мама! — закричал он. — Да я тебе чем хочешь клянусь, нашли мы эти деньги, с утра встретились — я, Пашка Парфенов и Свинцитский Ванька, писатель, через дорогу живет, мы учились вместе, вспомни! Станет тебе писатель воровать?

— Воровать, может, не станет, а жульничать — все могут. Сжулили вы эти деньги.

— Да как?

— Это вам виднее. Убери. Видеть не могу.

— Еще раз объясняю: нашли мы их! У «Трех медведей». Голые деньги, без документов, неизвестно, кому отдавать. Ванька, Пашка! Пашка вообще в правительстве губернском, ему-то зачем воровать? — кричал Углов.

— А чего там еще делать, если не воровать? — заметила Лидия Ивановна, но уже как-то поспокойней.

Помолчали.

— Не выбрасывать же их теперь, — сказал Углов. — Купим еды себе. Тебе кофточку купим розовую.

— Старухе — розовую? Ты думай, что говоришь. Сынок, посмотри на меня.

Углов посмотрел.

— Скажи мне, только глазами не виляй: нашли деньги или что?

Углов прямо посмотрел матери в глаза и сказал:

— Нашли.

И она поверила.

И как не поверить, если Сергей Углов не умеет врать? С детства пробовал: не умеет. Если еще отвернется от человека, то, может, и получится. А когда в глаза — не может. И пытается, но сразу видно: врет. Поэтому попытки оставил. Нет, учителям-то врал — и даже иногда в глаза, но тут ведь общая игра: ты учитель — я дурак, ты хочешь, чтобы тебя надули, ну, я и надуваю, и оба в дураках, но к обоюдному удовольствию. Врал и по комсомольской линии, и по профсоюзной на работе; тоже ведь игра: один врет, другой кивает с удовлетворением. А вот в серьезных человеческих отношениях Углов — не врет. (Единственное, может, исключение: когда просит денег на выпивку, но тут врет не сам Углов, а его больной, надо прямо сказать, организм.) Из-за этого в свое время и ушла от него жена. О чем она ни спросит — ну, обычные супружнины вопросы: где был, почему поздно, с кем пил, куда деньги дел и т. п., заставив при этом смотреть в глаза, — Углов все выкладывает. По молодости гульнул на стороне: всего один шальной полухмельной вечер с шальной полухмельной полузнакомой бабою — и по первому же запросу-подозрению все сам рассказал, дурак! Какая женщина от мужчины подобную правдивость стерпит? И — ушла. Были, возможно, и другие причины, но эта, пожалуй, главная.