Алексей Слаповский - Российские оригиналы

— Привет, родители! — сказал он, протирая глаза.

— Приятно слышать вежливые слова от человека, мечтающего быть сиротой! — откликнулся отец.

Робин открыл рот.

Глюкин чувствовал, что eрничество его не очень остроумное, не цинически-весeлое и лeгкое, а значит, и не eрничество, от этого он злился, но опять-таки втайне.

— За что ты нас так? — воскликнула жена уже без всякой иронии.

— Знал бы за что, вообще бы убил! — ответил Глюкин фразой из анекдота и пошeл на службу, в НИИ стандартизации и метрологии.

Была осень, было ветрено. По пути Глюкин встретил Дашеньку, о которой думал вот уже год, — да и она, кажется, поглядывала на него с особым вниманием.

— Берет слетает! — пожаловалась Дашенька, отворачиваясь от ветра.

— А вы бы гвоздиком прибили.

— Можно бы, только потом дырка будет! — рассмеялась Дашенька.

— Зато легко лишний пар выпускать! — сказал Глюкин, чувствуя в Дашеньке родственную душу.

В обеденный перерыв, в столовой, он подсел к ней на виду у всех и сказал:

— Эти котлеты вспотели от желания понравиться!

— Нет, они плачут от жалости к нам, которые их съедят! — отозвалась Дашенька.

— Я давно хочу сказать вам, что вы, кажется, единственная женщина, кого я могу выносить больше трeх минут, — выразился Глюкин.

— А я вас даже и три с половиной!

И в тот же день Глюкин ушeл от семьи к Дашеньке. Правда, она жила с мамой, но маме Глюкин сказал нечто настолько eрническое, что она страшно испугалась, ушла к себе в комнатку и почти не выходила из неe.

А Глюкин и Дашенька наслаждались взаимопониманием. Они eрничали с утра до ночи, издеваясь над газетами, над телевизором, над окружающими людьми, над самими собой — даже в самые интимные моменты, что, однако, придавало этим моментам особую остроту.

Безоблачно прошeл год.

И вот Дашенька сказала Глюкину:

— Что-то тяжело в брюхе. То ли съела лишнего, то ли забеременела.

— Рассосeтся, — успокоил Глюкин. — Да, кстати, анекдот. Пришла женщина аборт делать, а гинеколог пьян в стельку. И вот лезет он…

— Прекрати! — вдруг не захотела соответствовать Дашенька.

— Ты хочешь, чтобы одним узником соцлагеря стало больше? — спросил Глюкин.

— Я хочу ребeнка. От тебя, — сказала Дашенька.

Она сказала это серьeзно и страстно — и Глюкин понял, что обманулся в ней.

— Ты изуродовал меня, — сказала Дашенька.

— Да? Что-то незаметно! — сказал Глюкин.

— Ты меня уничтожил и убил.

— Не знал, что у трупов бывает превосходный цвет лица. Но кто докажет, что я убил? Есть свидетели?

— Есть! — явилась мамаша. Глюкин даже вздрогнул, он забыл о еe существовании.

— Сейчас пойду и подам заявление в милицию по поводу изнасилования моей дочери. Или ты на ней женишься!

Этот буквальный язык махрового быта, не признающего не то что eрничества, но даже намeка на какую-либо иронию, Глюкина насмешил. Он удалился.

А мама Дашеньки, не шутя, взяла да и подала, в самом деле, заявление.

Глюкин не верил. Он пел песенку: «А мы по тундре, вдоль широкой дороги…».

Вдруг — повестка, допросы, протоколы. Глюкин посмеивался, Глюкин иронизировал, Глюкин eрничал напропалую.

Вдруг — суд! Мама Дашеньки и двое старух-соседок дают показания. Потерпевшая, то есть Дашенька, прямо не обвиняет, но на вопросы прокурора кивает головой.

Глюкин — не верит.

Не может этого быть! — думает он.

Ему предоставляют слово.

Он чувствует, что происходит что-то невероятное, что-то опасное для него. Но из eрнической гордости продолжает шутить. Тем более, что в зале суда — публика.

— Я согласен, что это было изнасилование, — говорит он. — Но изнасилование по любви и взаимному согласию.

— Прошу суд зафиксировать, что обвиняемый сознался! — тут же вскакивает прокурор.

В этот момент Дашенька опомнилась, вскрикнула, протянула руку в сторону Глюкина… И упала в обморок.

— Всюду жизнь! — воскликнул Глюкин, войдя в тюремную камеру и первым делом заметив на стене таракана. И придавил его. Таракан же был прикормленный, принадлежал матeрому рецидивисту…

Дальнейшая судьба Ильи Фeдоровича Глюкина — туманна.

Много позже сын его, Роберт, рассказал мне, что отец повесился где-то в закутке тюремного производственного цеха. Вместо посмертной записки на груди его была наклейка с какого-то ящика, с рисунками: рюмочка, зонтик, стрелки, с надписями: «Верх», «Осторожно!» и «Не кантовать!»…

Дашенька же заболела странной болезнью: она не переносит юмора ни в каком виде. Если случайно услышит анекдот, у неe начинаются судороги. Боится включать телевизор, радио и читать что-либо. Она читает лишь сухие географические книги и туристические справочники. Она мечтает найти страну, где люди лишены чувства юмора, и переехать туда.