Татьяна 100 Рожева: Мужской стриптиз

– Вам горячее сейчас или попозже? – Официантка «за тридцать» кокетничала с Сергеем изо всех своих дамских возможностей, усиленных средним кулинарным образованием. Ее соусный взгляд состоял из двух недвусмысленных ингредиентов: «какой мужчина!» и «за что этой суке?»

– Несите сейчас, голубушка, – по-барски произнес объект ее вожделения эротичным басом, умопомрачительно ей улыбнувшись.

– Одну минуточку! – Покраснела официантка и ушла, вильнув на вираже откормленным задом, уверенная в его «непокобелимой» сексуальности.

– Вот так всю дорогу отбиваешься? – Посочувствовала я.

– И не говори.…Любят меня бабы…

Увидев счет, Сережа заметно погрустнел.

– Помочь? – Предложила я.

– Нет, нет, у меня хватит, – вскинул он темные брови над очками. – Я тут, кстати, работаю недалеко.

– Это здесь кино снимают про очко в камеру?

– Очко, очки и тапочки…, – засмеялся Сергей. – Нет. У меня есть официальная работа.

– ???

– Есть организация, помогающая заключенным, что называется, находиться в заключении. Поддерживает их морально и материально. Они пишут письма со своими запросами и чаяньями, им отвечают.

– И о чем пишут?

– Кто о чем. Просят помочь, размышляют, даже стихи пишут. Такие интересные бывают письма…

– А можно посмотреть? Хотя бы некоторые.

– Да не вопрос. Пойдем.

– Сейчас?

– Конечно. Ключи у меня с собой.

Мы вышли из кафе под завистливые взгляды женщин всех возрастов. Пройдя перекресток и две улицы, оказались в ничем не примечательном здании, а затем в полуподвальном помещении, напоминающем застенки НКВД. Сергей впустил меня в одну из комнат за массивной железной дверью с узким зарешетчатым окном под потолком. Внутри комнаты находились три стола. Два завалены бумагами, на третьем чайник и открытая коробка из-под торта с засохшими крошками. Он кивнул на стул и протянул пачку писем.

– Садись, читай.

– Все? – Испугалась я. – Боюсь, я испорчусь от такого количества тюремного фольклора. Дай мне сам самые интересные. Ты же их знаешь.

Он порылся одной рукой в куче писем как курица лапой в навозе.

– Ну, вот это можно. И это. Вот еще хорошее. И вот. И вот. Ну, хватит пока.

Я углубилась в чтение.

Просьбы, немудреные рассказы о быте, такие же незатейливые мысли, кажущиеся их авторам откровениями…

Он протянул мне еще один конверт.

– Вот этот стихи пишет, за убийство сидит.

– Интересно…

Я аккуратно достала из конверта сложенный вчетверо листок в клетку, исписанный почти девчоночьим почерком. Буковки кругленькие, с задранными хвостиками и старательно связанными шнурочками. На листке с одной стороны стихи:

Я встала со стула, чтобы избежать несварения тюремной поэзии, и почувствовала Сережину руку сзади между ног.

– А это кто разрешал?

– Ты сладкая такая. Попробуй меня, девочка… Не разочаруешься…

Я повернулась к нему лицом.

– А под хвостом тебя не почесать?

– Почеши…, – он взял мою руку, положил себе на гульфик.

Ощущение, что трогаю сквозь мешок овощи. Кабачок и пару спелых помидоров.

– Ты что, трусов не носишь?

– Нет.

– И тебе удобно?

– Я привык.

– Джинсы стираешь каждый день?

– Я не протекаю…, – он провел пальцем по моим губам, погрузил палец в рот.

– Ну, ну, не расходитесь, товарищи, – отвернулась я. – И вообще. Здесь гнетущая обстановка.

– Поехали к тебе? – Сразу обрадовался он.

– Ко мне нельзя.

– Ко мне тоже. Я с бабкой живу.

– С какой бабкой?

– Ну, с женщиной в возрасте. Сплю с ней, не плачу за съем хаты. Но она то уверена, что у нас отношения.…Привести не могу никого. Скандал будет, без угла останусь. Ты же меня не пустишь к себе?