Макс Фрай - Новая чайная книга

Собиралась усадить Майю в книжном шкафу, рядом с Индре, за стеклом, чтобы не пылилась. Но кукла как будто сама выбрала место, случайно оказавшись на подоконнике, вполоборота к улице, чтобы смотреть. Там и осталась, невозможно было убрать.

Еще полгода спустя, почти в самом конце лета Маша принесла в дом третью куклу, с длинными темными волосами, которые можно было заплести в косу, и тогда ее сходство с красоткой Тамарой становилось очевидным, несмотря на слишком большую голову и вызывающий наряд. Кукла называлась странным словом «братц», но это, как поняла Маша, было не ее собственное имя, а просто бренд. Забрала ее у подруги, раздававшей знакомым игрушки дочери – та, как многие подростки, страстно хотела от них избавиться и клялась страшными клятвами, что никогда в жизни не станет об этом жалеть.

Маша случайно зашла к ним в гости перед самым началом раздачи, когда игрушки выносили в гостиную, и едва увидев свою Тамару, всплеснула руками: пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Можно мне? Я очень хочу!

Кукла Тамара сперва посидела в книжном шкафу, потом в посудном, на диване, среди цветочных горшков, на письменном столе в обнимку с монитором, везде прекрасно смотрелась, но нигде толком не приживалась, зато неизменно выглядела довольной, когда ее брали в руки, так что Маша понемногу привыкла каждый день переносить Тамару из комнаты в комнату: звезда есть звезда, всегда получает главную роль.

Мужу, который с одной стороны, посмеивался над ее новым увлечением, а с другой – явно планировал соответствующий подарок к празднику, Маша сказала: пожалуйста, больше никаких кукол. Правда не надо, я их не коллекционирую. Четвертая – это практически катастрофа. У меня уже полный комплект.

К счастью, он всегда серьезно относился к ее «не надо». Гораздо серьезней, чем к каким угодно «хочу».

Не то чтобы Маша всерьез считала кукол своими подружками. Даже когда оставшись дома одна, рассаживала их на столе, чтобы вместе пить чай. И когда хвасталась перед ними новым проектом мужа, который сама помогла довести до ума, или жаловалась на дожди, испортившие поездку к морю, не фантазировала, будто куклы ее слышат, не сочиняла за них ответы, ей бы такое в голову не пришло. Просто возня с куклами ее успокаивала. Утешала – хотя сказал бы кто Маше, что она нуждается в утешении, покрутила бы пальцем у виска.

Что именно с ней сейчас происходило – поди разбери. Наверное, просто три несбывшиеся детские дружбы наконец-то не сбылись окончательно и бесповоротно. Перестали казаться Маше чем-то таким, что вполне могло бы случиться, если бы она повела себя как-то иначе, сказала вовремя нужные слова, набралась храбрости пригласить на прогулку, предложила помочь. Потому что – нет, никак не могло. Ничего бы не получилось. Да и не было нужно – ни ей, ни им, никому.

И пока три куклы, белокурая, темноволосая, рыжая, сидят на столе среди крошечных китайских пиал, можно наконец-то вычесть из себя, окончательно и бесповоротно, – не их, а робкую девочку Машу, полную смутных надежд неизвестно на что. Прощай, дорогая, волшебные феи и ангелы давно заждались тебя на голубых джинсовых небесах.

Когда вычитают, становится легче, папа был совершенно прав. Только вычитать надо по-честному. И терять взаправду, не жульничая, ничего не припрятав в сердце на черный день. И любить – просто так, без надежды, зато и без горечи, вечной спутницы напрасных надежд.

* * *

– Этот ваш сраный кризис так называемого среднего возраста накрыл меня прямо в самолете, – говорит Индре старому другу, которого не видела несколько лет. – Причем летела я в отпуск, усталая и довольная, по большей части, собой. И тут эти два мужичка… ну что ты смеешься? Нет, это не романтическая история. Вернее, как раз романтическая, но в другом смысле. Эти двое всю дорогу так страстно обсуждали актуальные проблемы спектрофотометрии, так увлеченно спорили, так радовались, приходя к согласию, что мне сперва стало любопытно, потом обидно, что я не все понимаю в их споре, а потом просто откровенно завидно, так что к концу полета от меня остались руины. Можно сказать, вообще ничего, кроме сожалений об упущенных возможностях.

– Ушла из науки, – говорит Индре, – а она этого даже не заметила, распрекрасно обходится без меня. У науки есть эти двое и еще примерно миллион таких же счастливых придурков, увлеченных черт знает чем. Это у меня ее нет. И возвращаться поздно – так мне тогда казалось. Мне было уже почти сорок пять, и за последние пятнадцать лет я не прочитала ни одной научной статьи, даже из любопытства. Собственно, потому и не читала, что любопытства не было. Думала – может, оно вернется когда-нибудь потом. И вот, вернулось. Только все сроки вышли. Мой поезд не просто ушел, а уехал на другую планету. Например, на Сатурн.