Кэтрин Данн - Любовь гика

Новые люди появлялись у нас постоянно. Как и во всяком бродячем цирке, текучка кадров была беспрестанной. К нам прибивались какие-то люди, устраивались на работу, оставались у нас несколько тысяч миль, а потом исчезали, и больше мы их не видели. Мы, Биневски, держались особняком, были неизменным ядром «Фабьюлона». Игры с детишками огнеглотателя, дружба с дочкой гадалки – все неизменно заканчивалось расставанием и забвением. Мы относились ко всем дружелюбно, легко сходились с новым людьми, но никогда не сближались.

Однако прирастающая паства Арти – это совсем другое. Однажды мне приснилось, будто он выплакал их в этот мир. Они вышли из его глаз зеленой тягучей влагой, разлившейся лужами по земле. Влага сгустилась в желе, из которого образовались человекоподобные тела. Тела поднялись с земли и собрались вокруг Арти.

Но доктор Филлис, и антрепренер, и Макгарк, а чуть позднее – Сандерсон, и Мешкоголовый, и все эти нытики и простаки, вившиеся вокруг Арти, появились у нас только из-за него, что бы они ни говорили. Все они принадлежали Арти.

Если раньше для телевидения нас снимали лишь в тридцатисекундных сюжетах «День в цирке» для каких-нибудь местных вечерних новостей, то теперь телевизионщики крутились у нас постоянно, проявляя особенный интерес к происходившему в центральном шатре. Через час после трансляции первого репортажа о перебинтованных обрубках в инвалидной коляске, «от нашего специального корреспондента прямо с места событий», к нам повалили газетчики.

Через нескольких месяцев репортеры уже встречали нас прямо в дороге. В каждом городе, где были гастроли, нас ждали целые толпы с телекамерами, диктофонами и блокнотами. В некоторых городах нас лишили лицензии еще до того, как мы там появились. Арти лишь улыбался и пожимал плечами.

– Тот, кто действительно хочет знать, – говорил он, – все равно придет к знанию.

И только когда одна из рыжих положила у двери Арти свежий номер «Тудэй», мы поняли, что среди репортерской братии был журналист из общенационального журнала. Этот хлыщ в дешевом твидовом костюме ошивался у нас почти месяц. Все билетерши знали его в лицо, потому что он каждый раз норовил пройти на представления без билета, размахивая своей репортерской корочкой и бормоча: «Пресса». «А в штанах не взопреет от прессы?» – отвечали на это рыжие (ответ, достойный Биневски), и он смеялся и платил за билет.

Статья в «Тудэй» недвусмысленно раскрыла его намерения. Норвал Сандерсон с его волосатой грудью, циничным взглядом, пропитым голосом и скромным нарядом пробыл с нами достаточно долго, чтобы разоблачить «безжалостный эгоизм, эксплуатирующий глубинные течения в психике нации».

«Артуризм был основан, – писал Сандерсон, – на злобе и жадности трансцендентального опарыша по имени Артуро Биневски, который использует собственные генетические нарушения и недостатки, чтобы задурить головы безработным, необразованным гражданам и создать армию безумных, склонных к саморазрушению приверженцев, питающих его маниакальное эго…»

Через несколько дней Арти, очень неглупый мальчик, хитроумно использовал эти нападки для своей собственной выгоды, разослав в редакции всех центральных газет и журналов полуторасекундную аудиозапись со своей краткой речью. В ней он объявлял себя истинным Трансцендентальным опарышем и сообщал, что его сила здравствовать и благоденствовать в перегное безумия, охватившего всю планету, доступна для каждого, кто пожелает принять ее.

Норвал Сандерсон двадцать лет освещал войны, международные соглашения, казни и инаугурации. Он был сметлив и остер на язык, ничего не боялся и не испытывал почтения к чему бы то ни было: от землетрясений до глав государств. Он был умен. Он присматривался к Арти и разглядел очень многое. За три недели он опубликовал три скандальных «взрывных» интервью с ним. Арти он нравился.

Все, что осталось от записных книжек Сандерсона, от его коллекции вырезок из печатных изданий и расшифровок бесед с сотрудниками «Фабьюлон Биневски», сейчас плотно завернуто в черный пластик и заперто в сундуке у меня в шкафу. Я вынимаю их, когда мне хочется вспомнить о прошлом. Слова, написанные аккуратным летящим почерком, выцвели и превратились из черных в серые. Бумага кажется хрупкой в моих руках, но я до сих пор слышу, как наяву, его ленивый медлительный голос, в которым скрываются колкие иглы.

Из записных книжек Норвала Сандерсона:

…сначала подозревал, что кто-то другой манипулирует Артуро, возможно, его отец, Ал Биневски. Арти виделся мне инструментом некоего предприимчивого «нормального», который обогащается на «подношениях». Сегодня я три часа разговаривал с Артуро и полностью изменил свое мнение. Он контролирует все: культ, цирк, родителей и, несомненно, сестер и брата – хотя в близнецах, может быть, и присутствует слабый дух сопротивления.