Кэтрин Данн - Любовь гика

– Я здесь работаю. Чем могу вам помочь?

Я остановилась в конце ряда и не стала подходить ближе. Она пошевелила губами и заговорила тоненьким, пронзительным голоском:

– Я жду Водяного мальчика. Хотела купить билет, но в кассе никого нет. Когда касса откроется, я заплачу за билет.

Она смотрела на меня с опаской. Я была в синем платье с матросским воротничком, которое мне сшила Лил, и в темных очках с синими стеклами в тон платью. Кепку я не надела, и женщина долго рассматривала мою лысую голову.

– Я продам вам билет прямо сейчас, чтобы вы не беспокоились, – любезно предложила я.

Рулончик билетов лежал у меня в кармане, и мне надо было убедиться, что она не собиралась выхватить из сумки автоматический пистолет и изрешетить Арти пулями. Женщина достала из сумки кошелек.

– Вы вчера были на представлении? – спросила я.

– Он со мной говорил, – пролепетала она, отсчитывая монетки. – Сказал, чтобы я пришла снова. Он мне поможет.

Я присела рядом с ней и, пока она говорила, искоса поглядывала на красную сыпь от потницы на сгибах ее локтей и коленей и в складках многочисленных подбородков. Женщина объяснила, что оказалась в ужасной, безвыходной ситуации, и это заставило ее понять… Она сама из Уоррена, штат Айдахо, мама была школьной учительницей, но в прошлом году умерла. Она достала из сумки фотоальбом и показала мне фотографию толстой старухи.

– А что за ужасная ситуация? – спросила я.

Если окажется, что женщина задушила свою престарелую маму, то я побегу за охраной, и ее выведут отсюда под белы ручки с красной потницей.

– Это из-за мужчины, – промолвила женщина с напускной скромностью.

Я не смогла удержаться и покосилась на нее с подозрением. Она тут же расплакалась. Я взглянула на фотоальбом у нее на коленях, на обложку, разрисованную розовыми цветочками. Похоже, она была из тех женщин, кто пишет слово «ЛЮБОВЬ» у себя в дневнике большими фигурными буквами с завитушками и разрисовывает всю страницу сердечками. Ее звали Альма Уизерспун. Ей было двадцать два года, хотя с виду – все пятьдесят пять. Как я поняла, у нее был друг по переписке. Грабитель банков, осужденный на двадцать лет без права на досрочное освобождение. Она добыла его адрес около года назад. Он отбывал наказание в федеральной тюрьме в Эрвилле. Альма послала ему фотографию своей бывшей одноклассницы, первой школьной красавицы. Когда умерла мама, Альма переехала в Эрвилл, чтобы почаще передавать возлюбленному свежие булки и тортики.

– У нас любовь, – говорит она. Это звучит, как ЛЮБ[сердечко]ВЬ. – Он хочет на мне жениться! – стонет она. – И начальник тюрьмы разрешил! Я думала, все можно проделать по телефону, но начальник тюрьмы говорит, что мне надо присутствовать лично. Прийти к нему в кабинет, и… и Грегори увидит, какая я на самом деле!

В общем, ей нужно поговорить с Водяным мальчиком. В этом городе она никого не знает. Родных у нее не осталось, обратиться не к кому. Мне не нравится ее сыпь. А вдруг это заразно? Я даю ей билет и отодвигаюсь подальше.

– Представление скоро начнется. Можете подождать здесь. Вас никто не побеспокоит.

Я отнесла деньги в сейф и пошла помогать Арти готовиться к выступлению. Я разминала ему мышцы и рассказывала об Альме Уизерспун. Он лежал на массажном столе и кивал. Он все время улыбался. Его глаза горели странным огнем.

– Возможно, он был у нее не первым другом по переписке, кому она вешала лапшу о своей неземной красоте.

– Ни родных, ни друзей? – уточнил он.

– Она так говорит.

– Хорошо, – улыбнулся Арти, потянулся и выгнул спину под моими руками.

Я зазывала публику к близняшкам:

– Сиамские красавицы, соединенные в гармоничной извечности…

Мне очень нравилась эта «извечность»: слово, красивое само по себе, создавало певучую ритмику фразы, и я выговаривала его, словно играла на флейте, повышая голос на целую октаву. Публика шла охотно, большинство зрителей уже расселись внутри, последние человек двадцать стояли в очереди за билетами.

Мимо прошествовала Альма Уизерспун в компании двух рыжих, помогавших рассаживать публику в шатре Арти. Рядом с высокими стройными девушками Альма казалась еще уродливее и толще. Она шла вперевалочку, увешанная сумками и свертками, которые прижимала к своим обильно потеющим телесам в россыпи воспаленных пупырышек от потницы.

Альма Уизерспун не смогла бы сделать карьеру в цирке при всем желании. Ее веса не набралось бы и на одну ногу «Тысячестофунтового Джоко» или «Пышки-Пердиты», но ее полнота была явно нездоровой. При этом, по словам папы, он в жизни не видел таких гордецов, как Джоко и Пердита. Что касается Альмы… У дохлого опоссума, сбитого на дороге, и то больше гордости, чем у нее.