Кэтрин Данн - Любовь гика

При свете дня развернувшийся цирк кажется незавершенным. Когда идет дождь, цирк превращается в призрак. Хриплая музыка на пустых, неподвижных аттракционах в промокшем, пустынном из-за дождя парке всегда отзывалась нежной тоской в моем сердце. Разноцветная пляска огней в моросящем воздухе отражалась маслянистым мерцанием в лужах.

Я сидела на кассовой стойке у входа в шатер Великолепного Вэла и лениво болтала ногами. Капли дождя не проникали сквозь зеленый навес, но влажный воздух остужал мне лицо. Я наблюдала за нашим тогдашним гиком, который устроился в цирк на лето, блондинистым Джефом, студентом какого-то колледжа на северо-востоке. Он стоял у киоска напротив и заигрывал с рыжеволосой девчонкой, продававшей попкорн.

У меня за спиной, в шатре Великолепного Вэла, папа Ал и укротитель Хорст сидели на раскладных стульях, склонившись над шахматной доской. У Великолепного Вэла был выходной. Кошки Хорста – львы и тигры – вели себя беспокойно и подкашливали от сырости. Их рев доносился из большого стального трейлера, превращаясь в смутное эхо в шуме дождя.

Окурок сигары Ала пролетел над стойкой, мимо моего локтя, и рассыпался красными искрами в луже.

– Если ты играешь задницей, а не мозгами, – произнес Хорст, растягивая слова, – давай сыграем на тигренка, которого я собираюсь приобрести в Новом Орлеане? Если выиграю, ты мне подаришь тигренка на день рождения.

Мне было слышно, как папина спичка чиркнула о ножку стула. Непродолжительное молчание. Табачная вонь от новой сигары.

– Хорст, черт тебя задери! Я уже одарил тебя на дни рождения на сто лет вперед.

Тихий стук фигур, расставляемых на доске, сливался с треньканьем пианино. Близнецы репетировали у себя в шатре. Я пыталась уловить голос Лил, отсчитывающий ритм, но его заглушал шум дождя.

– Скоро у мелкого день рождения, – сказал Хорст.

– Три года исполнится, – пробурчал папа, – и я все еще в недоумении. Постоянно придумываю для него потрясающие номера, а потом понимаю, что мы их не сделаем. Потому что нельзя. Я уже начинаю думать, что этот малыш мне не по силам.

– Хороший мальчик, отзывчивый, добрый, – промолвил Хорст, тщательно подбирая слова. – Хотелось бы мне, чтобы мои кошки были такими же. Послушными, милыми и готовыми угодить.

– Все мои дети милые и послушные! Покажи мне другое цирковое семейство, где были бы такие же славные дети! – Ал не сердился, просто вел себя так, как положено любящему отцу. – Но проблема не в этом, – добавил он.

– Да, – согласился Хорст.

Тихий стук шахматной фигуры о доску, потом – долгая тишина. Джеф, наш юный гик, прекратил обольщать продавщицу и со скучающим видом двинулся прочь от киоска. Рыжеволосая девушка улыбнулась ему вслед и продолжила насаживать яблоки на заостренные палочки, чтобы опустить их в карамель. Она замурлыкала себе под нос какую-то песенку.

Я пробиралась сквозь толпу в парке аттракционов, моя голова располагалась на уровне промежности человека нормального среднего роста. Гремела музыка, свет огней ослеплял, тысячи рук потели на тысяче талий. Дети скакали вокруг родителей, носились туда-сюда и выпрашивали угощение. Высокие ноги вышагивали вокруг и замедлялись, приближаясь ко мне. Я просто ходила по парку, пытаясь почувствовать момент, когда из нагрудного кармана моей рубашки попробуют вытащить кошелек. Если я что-то такое чувствовала, то останавливалась и вскидывала руки вверх, чтобы увидел папа. Папа сидел на крыше грузовика с генератором, держа на коленях Цыпу. Потом я шла дальше.

– Господи, что с тобой приключилось? – поинтересовался кривоногий подвыпивший дяденька, наклонившись ко мне.

Я улыбнулась ему и двинулась мимо, ощущая, как внутри все сжимается. Арти и близнецы не разгуливают среди публики. Когда цирк открывается, мои более одаренные сестры и брат прячутся от посторонних глаз. Люди не станут платить за то, на что можно поглазеть даром. Соображения безопасности тоже играли немалую роль. Как говорил папа, «все необычное привлекает внимание злонамеренных обывателей и маньяков с неуравновешенной психикой».

Маленький ребенок заглянул мне в лицо и хотел остановиться, но мать увела его прочь. Порой я чувствую на себе посторонние взгляды со всех сторон, и мне становится страшно от мысли, что среди этих людей есть те, кто смотрит не просто из любопытства. Я понимала, что это просто игра моего воспаленного воображения, привыкла к этому страху и научилась его прогонять. Но иногда я тихонько удерживала его, это пугающее ощущение, что кто-то в толпе у меня за спиной или сбоку: какой-нибудь парень с ружьем в тире или раздраженный потный отец семейства, потративший кучу денег на билеты в парке аттракционов, чтобы хоть ненадолго избавиться от детишек, – кто угодно, любой из них мог смотреть на меня украдкой, как нормальные люди обычно поглядывают на уродцев, смотреть и представлять, как я корчусь в грязи, а мои внутренности вываливаются наружу из огромного аварийного люка, который он собственноручно прорезал для них. Это беспомощное ощущение близкой смерти и боли – совершенно особое чувство. Иногда ты хватаешься за него и ненадолго удерживаешь при себе.