Кэтрин Данн - Любовь гика

– Ну, в общем, ты сама знаешь, что я здесь вижу.

Арти не смотрел в мою сторону, но я все равно закивала, чуть не плача. Он глядел на бумаги, разложенные на столе, скорбным, полным сомнений взглядом. Его голос источал приторное сожаление:

– Никто и не ждет, чтобы ты приносила в семью столько же денег, сколько приношу я.

Я покачала головой. Конечно, нет. Это было бы просто смешно.

– И даже, – Арти поджал губы, – сколько приносят близняшки.

Я опустила голову и вздохнула, дрожа всем своим маленьким, никчемным тельцем.

– Ты не виновата, что родилась такой обыкновенной, – продолжил Арти. – Папа взял всю вину на себя.

Он на мгновение замолчал, и я поняла, что он смотрит на меня. Я почувствовала его взгляд на своем горбе.

Я все же расплакалась. Арти этого не замечал. Он указал мне на разницу. Когда я работала зазывалой на его представлениях, билетов продавалось значительно меньше (от 15 до 50 процентов), чем в те дни, когда зазывалой был Ал. Мы оба знали, что Ал доверял мне зазывать публику, только когда мы делали быстрые промежуточные остановки в захолустных, полупустых городках, где люди вообще не спешили расставаться с деньгами ради увеселений, предлагаемых бродячим цирком. И все же в колкостях Арти была некая страшная правда. Указание на мою непростительную вину, хотя Арти и врал мне, будто я ни в чем не виновата.

Потом он грозил мне «заведением», куда меня обязательно отдадут, если я не стану работать над собой.

– Какими бы добрыми и великодушными ни были папа и Лил, у них просто не останется выбора, – говорил он.

Его понимание и сочувствие изливались на меня потоком бритвенных лезвий. Когда Арти описывал «заведение», для меня это было страшнее смерти и змей. Заведение представляло собой нечто среднее между сиротским приютом и скотобойней. И что хуже всего: им управляли только нормальные. Само это слово пугало меня до дрожи. Я плакала, умоляла, и он снисходительно говорил, что, пожалуй, мне можно дать еще один шанс.

– Нам вовсе незачем оставлять новых детей, – рассуждал Арти. – Иногда мы их отдаем, иногда они не выживают. – Он впал в свое едкое, поучающее настроение и постоянно поглядывал на меня, выворачивая шею, пока я толкала его коляску сквозь серый рассвет к трейлеру дрессировщицы собак. – Ты не знаешь о тех, кто были до тебя. О тех, кто умерли. Папа с мамой о них не рассказывают, но я помню.

– Я помогаю маме в Яслях, – пробурчала я, со всей силы толкая коляску, буксовавшую в опилках.

Арти фыркнул и покачал головой:

– До меня было трое, потом двое – до близнецов. И еще один – до тебя. Поэтому папа и разрешил ей оставить тебя. Она же только что потеряла ребенка. И очень расстроилась. Если бы он выжил, ты бы тут не осталась. Но она так горюет, когда теряет детей, и папе больно на это смотреть.

Арти пытался уязвить меня, довести до слез, но сейчас меня это не задевало. Я была счастлива, что он со мной разговаривает. В последнее время Арти был мрачным и раздраженным. Он давал представления, ел, спал, читал книги и почти ни с кем не разговаривал, разве что охмурял маму с папой, когда ему было от них что-то нужно.

– А кто был до меня?

Арти закатил глаза.

– Леона, – произнес он, понизив голос. И не просто сказал, а почти простонал, пристально наблюдая за мной.

Я наклонила голову и толкнула коляску вперед. Леона с ее крокодильим хвостом, безусловно, являлась бы гвоздем программы. У нее был бы свой собственный отдельный шатер и афиши, отпечатанные золотой и серебряной краской, светящейся в темноте. Арти задумчиво продолжил:

– Папа возлагал на Леону большие надежды. Хотел выставлять ее в стеклянном аквариуме. Считал, что она останется лысой, но если бы у нее начали расти волосы, то их можно было бы удалять. Он даже подумывал о том, чтобы мы с ней выступали вместе. Вроде как головастики. Разные стадии головастиков.

Он говорил об этом легко, даже весело. Я прекратила толкать коляску и обошла ее, чтобы заглянуть в лицо Арти. Он кивал и моргал, изображая тоску по бедняжке Леоне.

– Тебя, наверное, это пугало, Арти, – усмехнулась я.

Он медленно растянул губы в улыбке. Его гладкий лоб сморщился, брови выгнулись в точности как у папы.

– Бедняжка Леона. Она просто заснула однажды ночью и не проснулась. Мама чуть с ума не сошла, когда нашла ее утром.

Круглая широкая голова Арти исполняла свой танец со змеями, качаясь на шее в притворной скорби, и туго натянутая кожа у него на лице вдруг расслабилась, и я смотрела на него и любила до боли эти тени под острыми скулами, эти широкие пухлые губы.